Коммод. Шаг в бездну - Михаил Ишков

Умирала тяжело. Я сидел рядом, держал ее за руку. Она охала и стонала. Язвы покрывали ее тело. Каюсь, мне тоже хотелось умереть вместе с ней. Я желал, чтобы зараза утянула меня в Аид. Боги рассудили иначе, я выжил, на беду или на счастье, не знаю. И мальчиков уберег, не допустил их проститься с матерью.

Беда, как говорится, не ходит одна. Так следует расценивать мое назначение. Я не тешу себя иллюзиями — возвышение будет недолгим. Дни мои сочтены. Жить рядом с ужасом и не утонуть в нем, невозможно. Другое волнует — где искать спасение, Бебий? В чем? Как избавиться от гнетущего чувства обреченности, от осознания никчемности тех минут, часов, дней и лет, которые я провел на службе у господина, в меру сил стараясь поддержать государство. Мне кажется, пусть худо и не до конца, но я выполнил свой долг, о котором так красноречиво рассказывал мой учитель Феодот, погибший спальник незабвенного Марка Аврелия. Он был смелый человек и достойно исполнил предназначенное.

Ладно, прочь меланхолию.

Знаешь, я скорблю и радуюсь, что скоро увижу тебя в Риме. Скорблю, потому что уверен, тебе тоже придется нелегко. Радуюсь, что хотя бы в это трудное время мы будем вместе. Прими совет — не очень‑то спеши в Рим. Оставь Клавдию с домашними в Сирмии. Когда язва перестанет терзать столицу, тогда можно будет перевезти семью.

Столица сейчас представляет собой длинную, заполонившую все улицы похоронную процессию. Солдаты городской стражи, доставляющие в город гробы, не знают покоя ни днем, ни ночью. Везде горят факелы, храмы полны вдруг вспомнивших о существовании богов людей, авгуры не сводят глаз с небес, но пока все напрасно.

Бебий, обязательно загляни в Лаврент. Изобрази почтение и готовность пожертвовать жизнью. Внимай каждому слову. Старайся не спорить, тем более не пытайся противоречить, хотя в последнее время онпоминает тебя только по — доброму. Главное, не вздумай подкинуть ему какую‑нибудь, пусть даже самую здравую идею, и сам держись подальше от его завиральных идей. Счастье, что он до того напуган шествием язвы, что не только перестал шутить, но начал побаиваться и осторожничать. Смирил воображение, утратил интерес к шуткам. Не знаю, надолго ли, но, по крайней мере, сейчас мы все, занятые управлением государством, отдыхаем. Это дельный совет, Бебий, вот почему я прошу за него плату. Будь добр, прими моих мальчиков в Сирмии. На время, а может, навсегда. Дурные предчувствия не оставляют меня, Бебий. Клянусь, содержание моих детей не будет стоить тебе ни единого аса. У мальчиков есть все, что требуется для взросления, образования, устройства в жизни. Они свободные граждане, я выправил все документы. Их усыновил известный тебе патриций, казненный вместе со всей семьей. Он не возражал и при условии, что его младшей дочери сохранят жизнь, разрешил помолвить ее с моим старшеньким. Прими и девочку, она хорошая, только напугана и потеряла дар речи, но с моими мальчиками вполне бойко объясняется на пальцах. На ее глазах солдаты изнасиловали мать и затем отрезали ей голову.

Таковы последние городские новости. Будет ли им конец?

Кстати, могу сообщить, что вместо меня главным спальником назначен некто Эклект. Тебе должно быть известно это имя. Он — родной дяди Марции, она и порекомендовала его императору. Марция хочет ребенка от цезаря, я убеждаю ее, что это желание невыполнимо и противно богам. По секрету сообщаю, что в паху и господина появилась большая опухоль. Он теперь стесняется выходить на арену в обнаженном виде, поэтому предпочитает появляться в театре или в цирке в женском платье и на городских праздниках, во время гладиаторских боев или заездов публично пьет неразбавленное вино. Поверь, Бебий, народ восторженно встречает его, памятники величайшего украшают цветами, к подножию приносят дары, и это не по приказу городского префекта, а по доброй воле».

Бебий Корнелий Лонг появился в пригородном имении цезаря в конце апреля, когда эпидемия чумы, пробежавшая по Италии, пошла на спад.

Лаврент был расположен к юго — западу от столицы, на склонах гор, обращенных к Тирренскому морю. Места здесь были до восторга живописные — сосновые и лавровые рощи образовывали подобие естественного амфитеатра, сценой в котором служила беспредельная морская синь, открывавшаяся с балконной колоннады дворца цезаря. Вдоль берега — мелкие бухточки, в которых прятались небольшие суденышки, на которых так весело и приятно было ходить под парусом. Все это великолепие накрывало ясное италийское небо.

Присматриваясь к цезарю, Бебий обнаружил, что с тех пор, как они расстались, Луций заметно помягчел. Брезгливость, с какой он после заговора Перенниса взирал на людишек, немного разгладилась, надменность сменилась своеобразной терпимостью, и в какие‑то минуты легат — пропретор узнавал в нем прежнего, склонного к озорству, простоватого увальня, каким он когда‑то был в Виндобоне. Придворных было немного и никого из окружавшего цезаря в Риме гладиаторского отребья. Правда, по дворцу расхаживал прославившийся в тот год борец по имени Нарцисс — широкоплечий, излишне мускулистый молодой человек, но хлопот с ним не было. Нарцисс по большей части помалкивал.

С императором была Марция, при ней игрушкой резвился малый ребенок из тех, кому еще впору ходить голеньким. В тот год держать подобных малышей в доме было модно, и в Риме не было богатого особняка, в котором не держали бы с пятóк подобных милых пупсиков. Их украшали золотом и драгоценными камнями. Бебий отметил, что император не меньше Марции привязался к мальчику. Называл его Филокоммодом, с удовольствием выслушивал его лепет, брал с собой в постель. Мальчишка в самом деле был красавчик — золотые вьющиеся кудри, миленькое округлое личико, губки бантиком. Глядя на него, Бебий порой отстранено, как вполне посторонний человек, сожалел, что у Марции уже никогда не может быть ребенка. Как‑то она сама рассказала о том, как на этот счет постарался Уммидий. Марция вполне откровенно, не стесняясь присутствия Коммода, расспрашивала будущего консула, каким растет их сын и вправду ли цезарь обещал ему достойное содержание. Коммод начинал горячиться, клялся, что всегда держит слово, обещал вызвать своего вольноотпущенника Идония, назначенного в ту пору префектом агоры, которому было поручено снабжать маленького Луция денежным содержанием. Пусть Идоний отчитается.

Марция гладила его по руке, старалась незаметно разъединить пальцы. Луций успокаивался и предлагал совершить прогулку по морю.

Почти месяц Бебий Корнелий Лонг провел в императорской усадьбе. Коммод почти ежедневно тренировался с ним во владении оружием, любил выслушивать рассказы бывшего легата о том, как тот служил в Месопотамии и на берегах Данувия, о сражениях, в которых пришлось принимать участие Лонгу. Особенно о том первом, в котором громадина Сегестий спас жизнь молоденькому Бебию. Глаза у императора разгорались, он тут же предлагал разыграть поединок с великаном — готом, вооруженными длинным двуручным мечом, заставлял Бебия показывать как тот уворачивался от варвара, крушившего римлян огромным молотом. Как‑то в минуты отдыха, император предложил консулу выступить против него публично, на арене цирка. Сразиться можно в любом сочетании: как ретиарий против секутора или ретиарий против мирмиллона. Как мирмиллон против фракийца. Можно выйти и как фракиец против фракийца или мирмиллон против мирмиллона. Вот еще интересное сочетание — самнит против любого тяжеловооруженного бойца.

Бебий отказался, чем очень разочаровал государя, однако настаивать Коммод не стал. Он похлопал консула по плечу и признался.

— Жаль. Мы составили бы прекрасную пару. Если бы я победил, ни у кого не осталось бы сомнений, кто лучший фехтовальщик своего времени. Это очень укрепило бы власть. У какого наглеца хватило бы смелости покуситься на кресло принцепса, зная, что будет иметь дело с таким бойцом, как я! Тем более, когда второй человек в государстве является и вторым фехтовальщиком империи и ее первым солдатом.

Бебий сделал вид, что не понял намек. Сердце в первые мгновения забилось гулко, отчаянно, подступило возмущение — консул Римской империи выйдет на арену в качестве гладиатора?! Трудно себе представить более оскорбительное предложение. Затем, оценив спокойствие цезаря, успокоился сам, перевел разговор на другую тему.

Девять месяцев Бебий руководил Римом. Если не считать первый год царствования Коммода, это, пожалуй, были самые спокойные месяцы за последние десять лет. В столице мало — помалу восстановилась нормальная, размеренная жизнь.

Лихорадка началась, когда император осенью, незадолго до окончания консульства Лонга, вернулся в Рим. Проезжая по улицам, случайно наткнулся взглядом на Колосса 12 , изображавшего императора Нерона. Когда‑то это более чем тридцатиметровая скульптура стояла в вестибюле Золотого дворца. Потом Колосса передвинули ближе к главному входу в амфитеатр. Затем Адриан приказал отрезать голову Нерона и приделать голову Боша Луны. С тех пор Колосс так и стоял возле храма Вечному городу. Коммод много раз проезжал мимо гигантской фигуры и до того дня никогда не обращал на нее внимания, а тут разгневался, приказал вновь срезать колоссу голову и приделать свою. В специальном указе объяснил свое решение тем, что поскольку теперь Рим является Коммодианой, то есть Колонией Коммода, пусть плебс взирает на того, кто дал имя новому городу. Население было в восторге. Спустя несколько дней Коммод объявил о желании совершить путешествие в Африку, чтобы по примеру своего прадеда Адриана познакомиться с жизнью провинций. Денег в казне не оказалось, тогда был брошен клич о добровольных пожертвованиях. Клеандру было приказано позаботиться, чтобы щедрость всех более — менее состоятельных людей Рима не иссякала. Исполняя это распоряжение, Клеандр навлек на себя откровенную ненависть бóльшей части жителей Рима. Когда деньги были собраны, император решил отметить будущее путешествие чередой пиров. Не брезговал он и игрой в кости, так что когда Клеандру было приказано готовить флот, вновь оказалось, что денег нет.