Коммод. Шаг в бездну - Михаил Ишков

Во множестве хлынули и его прежние литературные друзья, внезапно обнаружившие в ранних поделках Тертулла бездну юмора и море мысли. Все наперебой просили — нет, требовали! — разрешения на постановку его мимов. Тертулл пытался возразить, что запрет на комедии исходит от самого… и тыкал пальцем в потолок. Ему объясняли, что это не его забота. Это трудность, с которой вполне можно справиться, надо только уметь хлопотать перед… тычок в потолок.

Нашествие визитеров продолжалось и в день праздника Венеры. Уже с утра гости шли и шли, так что Тертулл не имел возможности не то что пообедать, но и позавтракать. За весь день едва успел перехватить по крохам, поэтому на пиру, не взирая на смердящий припах, он не удержался и приказал рабу положить на тарелку фазанью грудку.

Император с некоторым недоумением глянул на него. Тертулл почувствовал, что допустил бестактность, замер и сделал вид, что его вовсе не интересует поданный ему кусок. Наблюдая за публикой, он заметил, как тот или иной гость пытался вытереть поданные яства о края тог или о покрывала, которыми были покрыты их ложа.

Тертулл, изобразив неловкость, уронил бочок — вытереть открыто, испачкать покрывало или край своей одежды побоялся. Будет беда, если и одежды цезаря окажутся замаранными. То ли дело поднять кусок с пола. Никто не увидит. Он отогнал поспешившего на помощь раба, и, прячась за спину императора, пальцами нащупал фазанью грудку, обтер ее об пол и, преодолевая отвращение, отправил в рот. Пожевав, решил, что мясо вполне съедобно, запах дерьма почти не слышен.

Между тем Коммод с брезгливой усмешкой продолжал обозревать приглашенных на пир. Поймав его взгляд, тот или иной гость тут же вскакивал со своего места, поднимал в честь «величайшего», «лучшего», «божественного» фиал с вином. Радость хлестала через край! Все активно прожевывали и глотали пищу.

Заметив жест Тертула, приказывающего слуге положить ему на тарелку «четвертного лекарства», император на три четверти повернулся к поэту. Надменное выражение на его лице сменилось откровенным изумлением. Он резко толкнул Тертулла.

— Постумий, что с тобой?! Ты жрешь с таким удовольствием, что я не знаю, что и подумать?

— Разве только я, Луций. Ты взгляни, с каким удовольствием пожирают угощение твои гости.

— Они потеряли рассудок?

— Отчего же. Все очень вкусно, — поделился с императором придворный поэт. — Просто пальчики оближешь.

Коммод оторопело посмотрел на него, потом на расставленные возле него блюда, понюхал воздух, затем вновь взглянул на Тертулла.

Тот утвердительно кивнул и подтвердил.

— Вкус нежнейший. И аромат… — Тертулл вскинул брови и восхищенно покачал головой. — В это есть что‑то, — он пощелкал пальцами, — дурманящее и привлекательное.

Коммод, глядя на него с тем же откровенным изумлением на лице. Он покрутил пальцем и указал рабу на фаршированное яйцо.

Отведав, он тут же скривился.

— Тертулл, это же самое настоящее дерьмо!

— Неужели, Луций? А ты урони яйцо на пол, поваляй его, а еще лучше оботри о покрывало — тебе можно, не стесняйся, — потом ешь. На запах можешь не обращать внимание.

Император так и поступил и с откровенной робостью сунул кусочек мяса в рот.

— Послушай, — признался Коммод, — все равно пахнет дерьмом!

— Не может быть! — сделал наивные глаза Тертулл. — Ты все шутишь. Какой же ты шутник, женушка.

Цезарь долго рассматривал ошметки яйца, затем императора густо бросило в краску. Жилы на шее напряглись, лицо внезапно исказилось. Он вскочил на ложе и, потрясая кулаками, во всю силу закричал.

— Во — о-о — н!

У гостей из разинутых ртов начали выпадать куски.

— Во — о-о — н!!

Глава 6

В третий день нового года декурион спальников Клеандр, разбудивший императора далеко за полдень, попросил у господина разрешение на два дня покинуть дворец.

— Что случилось, раб?

Клеандр ответил не сразу. Неожиданно шмыгнул носом и тыльной стороной предплечья вытер лицо.

— Говори.

— В новогоднюю ночь умерла Клиобела.

— Вот как! Это большой урон для Виндобоны. Шучу, Клеандр. Выражаю тебе сочувствие. Что и говорить, могучая была женщина. Что же ее подкосило?

— Язва, господин. В городе моровая язва.

Коммод на мгновение застыл, потом вздрогнул и, не совладав с ошеломляющей новостью, опустился на край постели.

— Почему мне не доложили?

— Префект Юлиан, чья очередь командовать лагерями, сам скончался. Могучий был вояка. Никто бы не подумал, что хворь так быстро свалит его с ног.

Коммод встал, прошелся по спальне, потом спросил.

— Какие меры принимаются для борьбы с болезнью?

— Никаких, господин.

— То есть?

— Я же сказал, префект Юлиан скончался, а командовать ему еще остается неделя, ведь все шестеро префектов руководят преторием поочередно, по месяцу. Никто не отважился сообщить господину эту новость.

— Положение серьезное?

— Не так, чтобы очень, но количество смертей перевалило за несколько тысяч. Люди живут скученно, дыхание одного достигает дыхания другого, вот зараза и перепрыгивает с заболевшего на здорового.

— Так пусть наведут порядок!

— Кто?

— Консулы.

— К сожалению, консул последнего месяца Опилий Апрониан тоже отправился в Аид.

— Так вызови Бебия Лонга! Хватит ему прохлаждаться в Паннонии.

— Мудрое решение, господин.

— Что там, в лагерях?

— Солдаты ропщут. Летом, когда ты, господин, соизволил назначить сразу шесть префектов, среди преторианцев началась неразбериха. Сломалась очередность дежурств, и сейчас во дворце то две смены караулов, то три, а то ни одной.

— Что ж, вот и пробил твой час, раб. Я назначаю тебя префектом. Единственным и главным. Твоя задача — навести порядок в гвардейских когортах.

— Раздать им деньги?

— Да, эта лучшее успокоительное, какое только существует на свете.

— Но в казне нет денег, господин.

— Куда же они исчезли? — удивился император. — Хорошо, я разрешаю тебе продать несколько хлебных провинций. Богачи в Риме всегда найдутся. Только не продешеви. Должно хватить и на преторианцев и снабдить меня средствами, чтобы я мог заняться более важными делами.

— Какими? — не удержался от вопроса спальник.

— Не важно, — ответил цезарь. — Ты хотел править совместно, вот и правь. У тебя будут еще два товарища — сопрефекта. Я разрешаю тебе выбрать их по своему вкусу. Чтобы всем было ясно, кто среди вас первенствует, дарую тебе титул «хранителя кинжала». Я не буду вмешиваться в твои распоряжения, но деньги с тебя спрошу и очень скоро. Средства мне нужны для воплощения в жизнь грандиозных замыслов по преобразовании державы. Теперь, когда мы окончательно покончили с внутренними и внешними врагами, самое время позаботиться о возвеличивании того, кто способен не только сплотить римский народ, все покорные ему племена и языки, но и повести их вперед по пути счастья и благосостояния.

— Кто же это? — поинтересовался Клеандр

— Как кто? Я! — заявил Коммод. — С этой целью я приказываю переименовать столицу империи в Коммодову колонию. Да, именно так — Коммодова колония! Это звучит. Это броско и привлекательно. В моем городе не должно быть калек, нищих, нечистот на улицах. Все граждане должны быть в привлекательных, радующих взгляд нарядах. Кто посмеет без нужды одеться неряшливо, в цвет печали — безжалостно штрафовать. Особе внимание обрати на рабов — они тоже должны быть опрятно одеты. То же касается угольщиков и дровосеков, доставляющих в город топливо. Мне доносят, что на них страшно смотреть. Черные, измазанные…

— А какими они должны быть? — поинтересовался помрачневший спальник.

— Пусть умываются при въезде в город. У нас достаточно чистой воды, чтобы привести себя в порядок.

— Слушаюсь, господин. Если господин позволит, я приступлю к исполнению через два дня.

— Да, вот еще что. Напиши Бебию, чтобы тот поспешил. Я же на это время перееду в Лаврент. Там чистый воздух. Как полагаешь, зараза туда не доберется?

— Никак нет, господин. Как утверждают врачи, это самое спасительное место на свете. Благодаря благодатной прохладе и обилию лавровых рощ воздух в Лавренте почти не поддается заражению, ведь лавровые благовония как никакое другое средство способно остановить болезнь.

Тем же вечером Клеандр отписал Бебию о его назначении, о своем назначении. В конце приписал.

«…я не попытался переубедить его. Мысли о покинувшей меня Клиобеле не дают покоя. Я виноват перед ней, не сумел заставить есть поменьше, прекратить заниматься блудом. Перед смертью она стала вообще неподъемна.

Умирала тяжело. Я сидел рядом, держал ее за руку. Она охала и стонала. Язвы покрывали ее тело. Каюсь, мне тоже хотелось умереть вместе с ней. Я желал, чтобы зараза утянула меня в Аид. Боги рассудили иначе, я выжил, на беду или на счастье, не знаю. И мальчиков уберег, не допустил их проститься с матерью.