Лондон в огне - Эндрю Тэйлор

ощущается. Из-за войны с голландцами торговля в Балтийском море вся разладилась, а после Пожара спрос на шесты огромный. Стойки днем с огнем не сыщешь. С балками и «пальцами» дела обстоят не намного лучше.

«Пальцы», балки, стойки — эти слова звучали для Кэт, будто имена старых друзей. Она сразу вспомнила двор за их старым домом на Боу-лейн и шесты разной длины — у каждого свое назначение.

Отец снова что-то пробубнил.

— Двое ночных сторожей и собака, — ответил господин Дэйви. — Пьяницы и бездельники: сидят у себя в сторожке возле жаровни и во двор носа не кажут. Обходы почти не совершают. Хотя красть особо нечего, все уже растащили.

— Отлично, — вдруг произнес отец таким громким голосом, что госпожа Дэйви вздрогнула и вскинула голову. — И все будет так, как должно быть. Я же говорил, что Бог нам поможет, господин Дэйви. Так оно и вышло.

Наступил понедельник — еще один день, наполненный однообразной работой и мучительной скукой.

Отец оделся как чернорабочий — даже повязал кожаный передник. Они с господином Дэйви покинули коттедж до рассвета, предоставив всем остальным заниматься хозяйством.

Во дворе «Трех петухов» Кэт привыкла к труду. Госпожа Ноксон — требовательная хозяйка. Но в доме у Дэйви все делали во славу Божью — даже выносили ночные горшки или кипятили грязное постельное белье. Дети работали наравне со взрослыми. Даже младшие почти не улыбались.

У старшей дочери хватило дерзости рассмеяться, когда во дворе кошка напрыгнула на воробья, но самым постыдным образом промахнулась. Мать отвесила девочке такую затрещину, что бедняжка врезалась в стену.

Часы в этом доме тянулись нескончаемо долго. К Дэйви никто не приходил, разбавить однообразие было нечем. Обедали в полдень, но мужчины к этому времени не вернулись. Госпожа Дэйви помолилась, выражая надежду, что сегодня они заслужили посланную им пищу — жесткий хлеб и еще более твердый сыр, который все ели в полном молчании.

Мужчины пришли только вечером. Судя по их поведению, оба были в приподнятом настроении.

Но после ужина никаких важных разговоров Кэт подслушать не удалось, только очередные молитвы и отрывки из Библии, на этот раз из Книги пророка Михея.

Кэт ушла в спальню первой. Она почти уснула, когда до нее донесся скрип ступеней: по лестнице поднимался отец.

Дверь отворилась. Не открывая глаз, Кэт слушала, как он медленно ходит по комнате. Вот он со стуком сбросил башмаки, затем положил на табурет камзол и бриджи. Со вздохом сел на тюфяк. Задул свечу.

— Кэтрин, — шепотом окликнул он дочь. — Не спишь?

— Нет, сэр.

— Послушай меня. Завтра мне нужно уехать.

— Когда вернетесь?

— Трудно сказать. — В темноте Кэт слышала его дыхание. — Зависит от обстоятельств. Теперь у меня другие планы. Когда покину Лондон, тебя с собой не возьму. Как только устроюсь — пока не знаю где, — пришлю за тобой человека или приеду сам. А до тех пор поживешь здесь.

— Здесь? То есть в этом доме?

— Да. Дэйви — люди набожные. Отныне они твои опекуны. Дэйви будут относиться к тебе как к родной дочери.

— Но, сэр…

— Ни слова больше. Пока не заберу тебя, будешь делать все, что они велят. А сейчас прочтем молитву и ляжем спать.

Господин Ловетт опустился на пол. Кэт выбралась из теплой постели и встала на колени рядом с отцом. В темноте он прошептал молитву, а Кэт в нужный момент произнесла «аминь».

Потом она слушала, как отец устраивается поудобнее на тюфяке. Наконец его дыхание стало медленным и размеренным. Вскоре он захрапел — сначала потихоньку, потом все громче и громче. Эти звуки смешивались с храпом, доносившимся из соседней комнаты — там спали супруги Дэйви вместе с детьми.

Кэт тихо плакала в темной комнате.

Глава 41

Утро понедельника я был вынужден провести в Уайтхолле, переписывая письма и правя гранки свежего номера «Газетт». Я так редко бывал на службе, что за прошедшие несколько дней у господина Уильямсона накопилось много поручений для меня.

Моя рука выводила буквы, но мыслями я витал далеко и работал небрежно. Меня занимали совсем другие вопросы. Я пытался объяснить три внезапных появления моего серого плаща таким образом, чтобы посторонний человек — к примеру, господин Чиффинч, госпожа Олдерли или даже сам король — не приняли меня за безумца.

При наличии убедительных аргументов я готов был рискнуть. Однако я их не нашел. Троекратное появление серого плаща — это факт, и в каждом случае это так же неоспоримо, как и то, что под моим окном в Скотленд-Ярде стоит приступка для всадников, а господин Уильямсон по натуре человек вспыльчивый.

Сначала мой серый летний плащ с дырой на подкладке украла девушка-мальчик, и произошло это возле Ладгейта больше двух месяцев назад, в ту ночь, когда загорелся собор Святого Павла.

Затем, полтора месяца спустя, я заметил этот же самый плащ на гвозде во дворе Дома конвокаций. А когда я попытался его забрать, вполне добропорядочный на вид чертежник не дал мне этого сделать, сказав, что плащ принадлежит кому-то другому, однако я был уверен, что не ошибся: я узнал разрез на подкладке — позапрошлым летом ее пропорол ножом вор.

И наконец, в субботу мой плащ вновь объявился — на этот раз он застрял в изгороди на Примроуз-хилле, в нескольких ярдах от того места, где человека ударили ножом и оставили истекать кровью. И не какого-нибудь простого человека, а жениха Кэтрин Ловетт, сэра Дензила Кроутона, которого я в первый раз увидел через окно Барнабас-плейс.

Около девяти часов слуга принес мне записку — несколько слов, выведенных карандашом. Почерк господина Чиффинча. Он приказывал мне явиться к нему в шесть часов вечера.

В полдень я отправился в Савой и пообедал с Ньюкомбами и батюшкой.

В этот день Маргарет работала на кухне, а потом я заметил, как она на заднем дворе развешивала на веревке простыни. После обеда, когда я уходил со свертком, внутри которого лежал серый плащ, калитка, ведущая во двор, открылась, и Маргарет поманила меня к себе.

— Про него спрашивали какие-то мужчины, сэр, — громким шепотом сообщила она.

Сегодня щеки Маргарет пылали ярче обычного.

— Про кого? Где?

— Про господина Колдриджа. Вчера вечером в таверну «Чаша крови» приходили двое мужчин.

— В Эльзас?

Маргарет кивнула.

— Это были не приставы и не стражники. Денег не жалели. Большие