По делам их - Надежда Попова

Финк умолк, косясь в его сторону исподлобья; Курт молчал тоже, глядя под ноги и почему-то именно сейчас различая каждый шорох в ночи явственней, чем прежде…

— Я так понял, — сочувственно произнес бывший приятель, — ты в эту девку всерьез врезался… Что я тебе скажу; бывает. Бабы суки. Знаешь, если б я был уверен, что ты — это ты, я б тебе и раньше рассказал. По старой дружбе. Чтоб просто знал, в кого макаешь. Ну, а раз мы уверены не были — то и молчали. Мы ж думали, просто стерва развлекается; у каждого свои странности, лишь бы платили…

— Это был единственный случай? — спросил Курт тихо, и Финк вздохнул.

— Да нет, Бекер, не единственный. Того парня, значит, в канаву уложили, а второго закололи подле пустыря у городской стены — знаешь, там эти студики обыкновенно свои побоища учиняют, когда кто кому морду хочет набить, чтоб без свидетелей; ну, или прирезать, там… Туда и положили. Это, значит, спустя около году после мужниной смерти она от одного избавилась, еще через полгода — от другого; приятель мой тогда еще у нее спросил — ну, знаешь, типа в шутку: вы, мол, нам все время будете такие заказы поставлять? Ждем, говорит, с нетерпением. А она ему улыбнулась так… знаешь… аж дурно стало… Это он мне говорил потом. "Подожди, — говорит, — немного, и поработай пока фантазией — не могу ведь я делать за вас половину работы, измышляя, как обставить смерть без подозрений".

— И что? — уже зная ответ, произнес он тяжело.

— И еще этак через годик новый заказ — этого попросту прирезали на улице; потом магистратские сказали, что — мол, бывает, нечего среди ночи шляться по улицам, добрые люди в такое время дома сидят и ко сну готовятся… Вот так. А когда помер ее последний хахаль, мы подумали — то ли денег пожалела, то ли не доверяет больше; но — нам-то как-то похрену. Сама так сама. Отравила, да? — с интересом спросил Финк и тут же замахал руками: — Нет-нет, молчи, Бекер, не говори, знать не хочу… Ну, а потом ты стал этим хахалем интересоваться, у всех спрашивать, потом арест этот; ну, мы и подумали: одно дело кровь пустить, а уж порчи всякие и волшба — это, брат, совсем другое.

— Значит, Филипп Шлаг тоже был из числа любовников графини? — уточнил Курт; тот покривился.

— Знать не знаю, как его звать. Университетский секретарь.

— Ясно…

— Знаешь, — продолжил тот несколько смущенно, потирая ладони одна о другую, — я ведь хреновый христианин; сам понимаешь… Ну, там, "не укради", "не убий" и все такое; "жена ближнего", осел и кошелек его… Только ведь это все не то. Я ведь вот тут где-то, — понизил голос Финк, похлопав себя по груди, — понимаю, что грехов на мне уйма, и душа, как головешка, но я в колдовские делишки не мешался никогда и не собираюсь с ними иметь ничего общего. Это уже серьезно, понимаешь? Было б просто смертоубийство, вел бы расследование магистрат — я б тебе слова не сказал. Подельника или даже заказчика раскрывать вот так вот — это последнее дело. Я тебе ведь правду говорил, кроме шуток — должность я твою уважаю, Бекер, и все вот это рассказываю только потому, что дело ведет Инквизиция, что дело потустороннее. Понимаешь?

— Да, Финк, — серьезно кивнул он. — Прекрасно тебя понимаю.

— Я так разумею, что тебе бы, наверное, свидетель был бы нужен, только тут уж — извиняемся, Бекер, не взыщи. Не пойду. Да и не станут меня слушать, даже б и пошел бы. Ты, конечно, можешь устроить облаву, выловить меня и силой притащить…

— Могу, — тихо отозвался он, повернув голову к бывшему приятелю и увидев, как напряглись узкие плечи, а рука двинулась по бедру — к ремню, за коим пребывал в готовности самодельный нож. — Но не стану.

— По старой дружбе? — криво усмехнулся Финк, сдвинув руку ближе; Курт пожал плечами.

— По старой дружбе. А к прочему — ты прав, слушать тебя не станут. Единственное, чего я добился бы — твоей казни за убийства студентов.

— Я, разве, о себе что говорил? — отвел взгляд тот, вновь убрав руку на колено. — Я о своем приятеле.

— Да брось ты, Финк, — вздохнул он тяжело. — С кем говоришь-то, помнишь? Я ж тебя знаю.

— И что ж ты — так вот никому и не расскажешь? — с сомнением уточнил бывший приятель. — Не сдашь властям?

— Не сдам, — подтвердил тот. — Во-первых, ни к чему это. Настоящий виновник — это заказчик, точнее, заказчица, а она все равно останется чистой. Во-вторых… Может, недавно еще я и колебался бы, а сейчас знаю, что не всегда все в жизни получается сделать правильно, не оставив при этом в душе сомнений…

— Вот черт, — нервно засмеялся Финк. — Правильный Бекер; глазам и ушам не верю. Ты ж таким зверенышем был — я думал, матерая псина вырастет.

— Псина и выросла.

— А, вроде "пес Господень", да? Я, типа, юмор оценил, ага. Не, — уже серьезно перебил сам себя Финк. — Я тебя понял. Покаяние в прошлых грехах, блюстительство души — это ничего, можно. При твоей должности положено. Каждый должен соответствовать, согласен? Ежели ты монах, будь любезен не шастать по девкам и в пост не жрать строганину под кроватью в келье. Ежели герцог — не будь свиньей. А инквизитору полагается быть чем-то промеж того. Чтоб и о душе думал, и о Боге, и о людях.

Курт усмехнулся, качнув головой.

— Знаешь, Финк, от тебя я услышал, наверное, самое правильное определение нашей службы… Не беспокойся, — произнес он успокаивающе, заметив, как тот, чуть отодвинувшись, покосился в темноту. — Завтра утром я не передумаю. Тебя не тронут, я никому не скажу, с кем именно говорил.

— С другой стороны, это, выходит, измена? Ты ж был бы обязан…

— Светские пусть со своими делами разбираются самостоятельно. Извини, но я опять к делу, Финк. Это все? Все, что тебе известно, что ты хотел сказать?

— Все, Бекер. Больше ничего не знаю, ничего не могу прибавить. Что знал — сказал.

— И, — осторожно поинтересовался Курт, — сколько же добровольный помощник Конгрегации желает за свою помощь?

Финк отодвинулся еще дальше, уставясь на него ошеломленно.

— Бекер, да ты чего! — заспорил он почти с обидой. — Я ж не за деньги! Я ж не ради наживы, я от сердца! Я ж сказал — мы в колдовские дела не мешаемся, и пусть я хреновый, но зато честный христианин; грехи — одно, а вот такие непотребства — другое совсем!

— Я понял, извини, — примирительно улыбнулся Курт. — Однако же добросовестность должна быть награждена, не находишь?

— Ты что — с деньгами поперся сюда? Ночью? Один? Да ты спятил совсем.

— Неужто рискнули бы грабануть инквизитора? — он чуть приподнял с шеи цепочку Знака, до сих пор висящего поверх куртки, и Финк неопределенно покрутил головой. — Кроме того, сейчас мне уже не так легко повышибать зубы или ткнуть под ребро, как прежде. Поверь, не похваляюсь.

— Да, я много чего слышал о вашем брате… Только денег мне не надо. От тебя не возьму.

— А приятели твои с тобой согласятся? — кивнув в темноту вокруг, понизил голос Курт, ставя довольно тощий мешочек рядом на порог. — Возьми лучше. Будем считать, что я таковым образом забочусь о честных горожанах — ну как из-за этого незапланированного дохода вам получится выйди на дело на раз реже. Уже меньше на одного ограбленного кельнца.

Финк осторожно, точно бы боясь порезаться, взял холщовый кошелек двумя пальцами, глядя на него с сомнением, и смятенно хмыкнул.

— Черт возьми, я начинаю чувствовать себя… как это у вас…

— Завербованным? — мягко подсказал Курт; тот вскинул голову.

— Вот что-то вроде того, — уже тверже сказал он. — Или в самом деле вербуешь?

— Ну, как тебе сказать… Во-первых, не хочу, чтобы твои приятели косились на тебя после нашего разговора; я ведь кое-что еще помню, Финк, и знаю, что подаренная информация в душе зудит, как потерянный талер. То, что ты решил рассказать мне обо всем этом задарма — это говорит лишь в твою пользу, но навряд ли они тебя поймут. Тут немного, но довольно для того, чтобы они угомонились. Во-вторых… Да, Финк, буду говорить с тобой честно, у меня к тебе есть некоторая… просьба, так скажем.

— Черт, Бекер, ты ж знаешь — это уже другое. Работать на Инквизицию — это уже не по понятию.

— Я не прошу на меня работать, — возразил он. — Просто одна просьба — небольшая, но для меня значимая. Если ты скажешь "нет", Финк — клянусь, это ничего не изменит, я сдержу слово и никому о тебе не скажу, не сообщу о тебе светским, мое обещание останется в силе. Я не принуждаю, не запугиваю, не покупаю тебя. Если угодно, просто прошу — по старой дружбе.