Царская невеста - Валерий Елманов

– Можно, – кивнул Иоанн, но Годунов многозначительно закашлялся, и царь тут же поправился: – Хотя нет. Лучшее об иных спросим. – Так и не дав команды, чтобы привели старого десятника, он повелительно махнул рукой Борису, мол, продолжай перечень.

«Ага, – сообразил я, – никак молчит старый вояка, потому и не подойдет для опроса. Ну-ну. А кто же у нас раскололся?»

Перечислял Годунов и впрямь долго. Кого только не было в списке – от безусого юного Багра, прозванного так за густой румянец во всю щеку, до совсем старого конюха Вошвы, полюбившего под старость яркие цвета и неизменно украшавшего свою незамысловатую одежду цветными вставками, а то и просто заплатами из цветных тканей.

– И что, все в один голос рассказывают, что князь Воротынский умышлял против тебя? – поинтересовался я.

– И умышлял, и злобу таил, и про корешки, – подтвердил царь. – Не все, правда, кой-кто покамест помалкивает, но поболе половины – точно. А прочие не ныне, так завтра тоже запоют.

– Так ведь одно это, государь, говорит о том, что они на себя напраслину возводят. На себя да на князя, – заметил я. – Сам посуди, кто ж в здравом уме станет возле себя собирать народ да рассказывать, что вот, мол, хочу я государя извести, вечор с ведьмой знатной виделся, так она мне корешки заветные передала. А теперь глядите, холопы мои верные, куда я их кладу, да местечко запоминайте. Ежели позабуду – к старости память не та стала, – так чтоб вы напомнили…

Иоанн фыркнул, очевидно в своем живом воображении успев нарисовать эту фантасмагоричную картинку, но тут же опомнился и, поняв абсурд, насупился, полюбопытствовав:

– Мыслишь, что оговаривают себя?

– Убежден, государь. Доведись тебе меня на дыбу подвесить, тоже все подтвержу, ежели сердчишко ранее не схватит, лишь бы пытать перестали, – твердо заявил я. – Ежели дашь мне кого-нибудь, то хоть и не свычно мне катом быть, но через час, от силы два, любой иное заявит. К примеру, что это он сам – тайный лазутчик турского султана и пробрался на подворье князя, чтобы оговорить твоего верного слугу. И еще признается, что он – тайный иудей. И что умышлял против твоего отца, великого князя Василия Иоанновича, тоже скажет, даже если он сам к тому времени еще не родился…

– Ты ж воин, – перебил Иоанн с коварной ухмылкой на лице. – Как же так? Али забыл, что мне по осени сказывал?

– Помню, государь, – кивнул я. – Но иной раз, чтоб защитить невинного, можно и в шкуру ката забраться… на время.

– А ежели и впрямь дозволю да кого-нибудь на пробу дам? – ехидно осведомился царь.

– Только вначале поведай, какую ложь ты хочешь от него услышать, и он тебе ее не просто скажет, но и на иконах поклянется, что сказывает одну только правду, – заверил я его.

– Уверенно речешь, – одобрил Иоанн. – Никак доводилось уже так-то…

– Нет, государь. Но дурное дело – нехитрое. Как-нибудь управлюсь… с бо… – И тут же поправился, не желая позорить бога: – С чьей-нибудь помощью.

Царь некоторое время пытливо всматривался в меня, колеблясь, но затем великодушно махнул рукой.

– Ладно, и без того обойдемся. Верю. К словесам тех, кои на дыбе повисели, я и сам доверия не имею, – сознался он. – Но есть и иной доводчик, кой сам пришел. С им яко пояснишь? Его-то на дыбу никто не подвешивал, на боярское ложе не укладывал, с дитем нянчиться не заставлял[69]. Все по своей доброй воле выложил. На это что скажешь?

– Не по доброй государь – по злой, – поправил я. – По своей злой воле. А может, не только по своей. – И мечтательно протянул: – Вот его-то я попытал бы с радостью…

– И это можно, – кивнул Иоанн.

Я спохватился. И как теперь выкручиваться? Нет, убить я неведомого мерзавца убил бы, да и то предпочтительнее на поединке, а вот пытать мне не улыбалось. И я остановил царя, который уже повернулся к своим катам и даже раскрыл рот, чтобы дать команду.

– Не торопись, государь. Дозволь, я прежде догадаюсь, как его звать-величать, – попросил я.

Брови Иоанна удивленно взметнулись вверх.

– И кто же? – полюбопытствовал он.

– Осьмушка, государь, – уверенно произнес я. – Из ратных холопов князя Михайлы Иваныча только он один мог такой поклеп измыслить. – И по лицу царя тут же понял, что попал точно в цель.

На мысль об остроносом меня в первую очередь навел список, который зачитывал Годунов. Конечно, в нем не было не только Осьмушки – многих. Вот только отчего-то в первую очередь подумал я именно о нем. Не тот он человек, чтоб отстаивать Воротынского. Спасая свою шкуру, он сразу и с легкостью подтвердил бы все, что ни спросили. Значит…

– Пошто о нем помыслил?

– Раз поклеп, стало быть, задумал его человечишко из самых что ни на есть подлых, – пояснил я. – А гнуснее его у князя холопов нет. К тому же он тать из беглых. Прибился к Михайле Иванычу, пред тем как Девлет Москву спалил…

– А откель ведаешь, что из беглых, да еще и тать? – перебил Иоанн.

– Что беглый – догадки, а что тать – ведаю доподлинно. Он же и меня грабил, – усмехнулся я. – Тому и видоки есть. – И мгновенно напоролся на расширенные от ужаса зрачки Годунова, стоящего за царской спиной.

Ох черт! И впрямь нельзя рассказывать про налет на усадьбу. Если дотошный Иоанн начнет копать, чего я туда приперся да с какой целью, непременно всплывет имя Висковатого-младшего, и кое-кому мало не покажется. Надо исправляться.

– А первым из видоков могу назвать торгового гостя Прова Титова, с коим мы ездили на торжище в Кострому. Этот Осьмушка устроился к нему под личиной приказчика да потом, уже в пути, не удержавшись, выкрал мой ларец с деньгой. Тому послухов из числа людишек купца наберется десятка два, а то и поболе. Жаль, что нам тогда его настичь не удалось – удрал. – И вопросительно посмотрел на Бориса: так сойдет?

Ага, успокоился парень. Вот и славно.

– А пошто князю о том не сказывал? – недовольно – и впрямь стукач получался из ненадежных – осведомился Иоанн.

– По первости хотел я его уличить, когда повстречал, да Осьмушка меня опередил – сам Михайле Иванычу во всем покаялся, и князь повелел, чтобы он свои грехи в битве за Русь кровью искупил. А коли жив останется, значит, на то божья воля и господь его прощает.

– Лжа, – прохрипел лежавший, с усилием отрывая голову от земляного пола. – Не сказывал он мне про татьбу. Повинился лишь в том, что из беглых. А мне в ту пору кажный человечишко дорог был, вот я и…

Он не договорил, потеряв сознание. Кат тут же засуетился подле, пытаясь привести князя в чувство – пытать, когда человек не чувствует боли, да и вообще ничего, бессмысленно и неинтересно.

– Ну а опосля? – не отставал Иоанн.

Я пожал плечами:

– Худого не скажу – бился он славно. Но все одно – погань. У него не только зубы – душа прогнила. Насквозь. – И, не удержавшись, попрекнул: – А ты, государь, ему поверил.