Макклой Э. Убийство по подсказке. Уэстлейк Д. «361». Макдональд Д. Д. «Я буду одевать ее в индиго» - Эллен Макклой

Прячась в кустах, я обошел дом слева и, поднявшись по крутому склону, оказался в относительно безопасном месте. Я расположился под деревом и принялся наблюдать за окнами, дожидаясь подходящего момента.

Темнота наступила внезапно, как будто кто-то повернул выключатель. Сразу стало холоднее. Пиджак и дождевик оказались слабой защитой от холода, поэтому вскоре мне волей-неволей пришлось встать и начать расхаживать туда-сюда, размахивая руками, чтобы согреться.

Время от времени то в одном, то в другом окне зажигался свет, и тогда я останавливался, чтобы рассмотреть людей, находившихся в комнате, вскоре я уже знал, где расположены кухня и несколько спален. В доме было полно народа — и мужчины, и женщины, — но Эда Дженолезе я впервые увидел только около десяти вечера.

Он вошел на кухню и, взяв с полки стакан, достал лед из холодильника. Сушильная доска у раковины была заставлена бутылками, и Дженолезе, стоя спиной ко мне, начал делать себе коктейль.

К тому времени я просидел в засаде почти пять часов и мои руки замерзли, не говоря уже о том, что у меня не было возможности покурить. И теперь я боялся, что промахнусь, не смогу тщательно прицелиться. В армии я неплохо стрелял из карабина, но сейчас у меня было другое оружие, к тому же я дрожал от холода и невыносимого желания сделать хотя бы пару затяжек.

Поэтому в первый раз я дал ему спокойно уйти. Повернувшись спиной к дому, я присел на корточки и выкурил сигарету, пытаясь отогреть руки под пиджаком, а затушив окурок, вновь посмотрел на кухню сквозь оптический прицеп. Никого.

Плохо. Я так и не смог убить Чивера. Теперь я воочию увидел Дженолезе, виновника всех моих бед, и все равно нашел достаточно доводов, чтобы не нажать на курок. Хуже некуда.

Я не имел права еще раз позволить себе поддаться слабости, как это вышло с Чивером. Я должен был наконец решиться и покончить с Дженолезе раз и навсегда.

Постепенно небо затянуло облаками и луна скрылась. Я спустился поближе к дому, пока не оказался напротив кухни, буквально в паре футов от желтых прямоугольников света, падавшего на траву из окон. Хотя я находился на открытом пространстве, разглядеть меня из дома в такую темень было просто невозможно.

Я встал на колени, обхватив ружье и сунув руки под пиджак. И когда Дженолезе вошел на кухню с пустым стаканом, я отбросил прочь все отговорки.

Теперь я был так близко к нему, что его спина, обтянутая белой рубашкой, заполняла собой весь прицел. Я принял стойку для стрельбы, как меня учили в армии — правое колено упирается в землю, левое согнуто, а на нем покоится локоть левой руки, — и, прицелившись в левую лопатку Дженолезе, плавно нажал на курок. Ружье резко подпрыгнуло у меня в руках, и на секунду я выпустил цель из виду. Звука выстрела я не слышал.

Когда я вновь поймал Дженолезе в перекрестье прицела, он медленно сползал на сушильную доску, сбивая бутылки в раковину. На его спине, чуть правее того места, куда я целился, расплывалось красное пятно.

Я выстрелил снова, на этот раз взяв левее и выше. Теперь я был готов к сильной отдаче и сразу увидел, как от удара пули его швырнуло к стене. На рубашке появилось второе кровавое пятно, и он упал. Я вскочил, крепко сжимая ружье.

Казалось, только сейчас мир вновь наполняется звуками. За секунду до этого я не слышал собственных выстрелов; теперь же из дома отчетливо доносились встревоженные крики охранников и тяжелый топот башмаков по деревянному полу.

Я повернулся и медленно вошел в темные заросли, постепенно забирая вправо. Пологий подъем позволял мне ориентироваться, и я знал, что иду по прямой. Примерно через полчаса я остановился и прислушался. Все тихо, никакой погони.

Я привалился к дереву и стал дожидаться рассвета. Было ужасно холодно. Время от времени мне удавалось задремать, и тогда мне снились жуткие великаны-людоеды и другие персонажи из страшных сказок. Каждый раз просыпаясь, я выкуривал сигарету, держа руки поближе к огоньку, чтобы хоть как-то согреться.

Незадолго до рассвета я встал и начал ходить, чтобы восстановить кровообращение, но, пока не взошло солнце, оставался у дерева. Когда стало достаточно светло, я прислонил к дереву ружье, положил рядом револьвер Смитти и сквозь заросли прокрался к дому.

Там никого не было, все машины исчезли. Добравшись по грунтовке до шоссе, я принялся «голосовать», и вскоре мне удалось остановить пикап. За рулем сидела женщина, а на заднем сиденье — двое детей с доберманом-пинчером. Они довезли меня до Сафферна, а там я сел на автобус до Нью-Йорка. Оказавшись в своем номере, я долго стоял под горячим душем, а потом лег и проспал четырнадцать часов как убитый. И только когда я проснулся и, еще полусонный, расхаживал по комнате, то обнаружил, что мне пришло письмо от дяди Генри — толстый конверт, набитый бумагами.

Он писал, чтобы я вел себя осмотрительно и поскорее возвращался в Бингхэмптон. Еще там были документы, которые я должен был подписать, — речь шла о доме Билла, его машине и ребенке, — и вырезка из «Бингхэмптон пресс».

«Это должно снять груз с твоей души», — писал дядя Генри о вырезке. На ней была фотография лысеющего человека в летнем костюме, которого держали под руки двое полицейских в форме и темных очках. В заметке под фотографией рассказывалось, что в результате кропотливой работы полицейской лаборатории удалось найти виновника произошедшего 29 августа наезда, вследствие которого погибла миссис Энн Келли. Водителем оказался коммивояжер из Скрэнтона по фамилии Дрюгей, работавший на фирму, производящую бытовые электроприборы.

К Организации он не имел ни малейшего отношения.

Глава 27

Значит, Эдди Кэпп солгал мне! Солгал.

Организация не убивала мою свояченицу.

Он солгал мне, хотя я не знал точно, в чем и как.

Зачем ему это было нужно? Чтобы я остался с ним.

Но если он хотел, чтобы я остался, то тогда хотя бы отчасти должен был сказать мне правду. Ведь он явно что-то задумал, иначе зачем я ему мог понадобиться?

Он сказал, что я — символ, вокруг которого соберутся его старые соратники. Это была ложь? Если даже и так, то в этом не было никакого смысла. Его дружки и вправду собрались. Ник Ровито меня проверил. Никто не спрашивал, что я там делаю. Тогда как же это могло быть ложью?

Он сказал, что Эд Дженолезе знал о символе и пытался его уничтожить. Разве это не правда? Ведь люди в светло-коричневом «крайслере» убили моего отца и хотели убить меня. И в Даннеморе они же пытались разделаться с Эдди Кэппом. И тот же самый «крайслер» был припаркован у крыльца фермы, где скрывался Эд Дженолезе. Разве это не правда?

Или это была только полуправда?

Ведь я остался жив. Именно я.

Когда в тридцати пяти милях от Нью-Йорка нас нагнал светло-коричневый «крайслер», человек, сидевший справа от водителя, выстрелил в отца. И все.

Они должны были знать, что отец убит. Они убедились, что их пули попали в цепь, а потом уехали. И не остановились, чтобы проверить, жив я или мертв. В меня они даже не стреляли.

Им был нужен вовсе не я, а человек, на которого указал Эд Дженолезе. Уилл Келли.

Именно он и был символом. Доверенным лицом, юристом, правой рукой главаря еще с незапамятных времен. Ведь другие могли возразить, что Эдди Кэпп слишком стар и не способен один возглавить организацию, или что он может умереть вскоре после того, как они нанесут удар по конкурентам, и тогда снова начнется война за власть, а две войны подряд им совсем ни к чему. Но в запасе был человек помоложе, который до тонкостей знал все их дела и мог взять на себя руководство; человек, который, по их общему мнению, мог заменить Эдди Кэппа. Уилл Келли.

Без Уилла Келли Кэпп не смог бы сплотить вокруг себя остальных. Именно поэтому Дженолезе и приказал устранить Уилла Келли.

И тогда Эдди Кэпп сдался и написал сестре, что решил уйти на покой. Но тут появился я.

Разумеемся, он не был уверен, что его план сработает. Ему пришлось целую неделю спорить и уговаривать своих по телефону, прежде чем они согласились его поддержать.

Я почти дословно мог представить, что он им наплел: «Вот мой сын, Рэй Келли. Уилл Келли заботился о нем, пока я был не у дел. Уилл его отлично вымуштровал, рассказал всю подноготную, короче говоря, ввел в курс дела. Хоть парень и молод, но отлично знает, что к чему, и схватывает все буквально на лету. Да к тому же на чужое разевать рот и не подумает. Когда я откину копыта, он возьмет дело в свои руки и будет довольствоваться одним Нью-Йорком. А к тому времени ему будет всего лет сорок, максимум — пятьдесят».

Это заняло у него неделю, а возможно, и больше, но в конце концов он их уговорил. И ухитрился запудрить мне мозги этой мутью про то, что я — символ, поскольку знал, что я не захочу иметь ничего общего с его бандой. А когда он встанет во главе, то ему будет уже все равно, сколько из его дружков знали правду.