СОВЕТСКАЯ ФАНТАСТИКА 80-х годов (антология) - Владимир Михайлов

— Господин президент, я офицер,— негромко сказал полковник.— Работая здесь, я выполнял приказ. Он был для меня большой честью. Рад, что наша работа заслужила высокую оценку. За нашей группой были сотни тысяч умов и рук, без них мы ничего не смогли бы. Я проникнут этим ощущением и хотел, чтобы об этом помнили все, с кем нам пришлось здесь работать. Чувства и мнения этих сотен тысяч наших земляков — это и есть мои личные чувства и мнения, я от них неотделим. Я вам их высказал. Надеюсь, вы отнесетесь к ним с должным вниманием. Уверен, что к вашим словам наше правительство отнесется со всей серьезностью. Они того заслуживают. Позвольте мне на этом попрощаться и еще раз сказать, что наш народ относится к вашей стране с братским сочувствием. Именно поэто-

му он и послал нас сюда. Не забывайте об этом, господин президент.

Все же существует искусство, неведомое Спринглторпу. Искусство слияния себя и общества. Он всю жизнь нимало не нуждался в нем, а теперь... Ах, как трудно без него теперь! Тяжесть собственной нерешительности, неспособность глядеть вдаль и вширь подавляла Спринглторпа. И когда наконец оттуда, с неразличимого во тьме и туманах «Эльпидифороса», донеслись желанные слова, он почувствовал себя легко. Невесомо. Больше он ничего не мог сделать, ни на что не мог повлиять, все покатилось, как лавина, а он, покачиваясь, повис над ней как символ, как мишень, в которую бьют молнии запоздалых страстей, бьют жестоко и болезненно для него самого, но нечувствительно для дела. Пусть бьют. 

Он с честью выдержал процедуру заявления для печати с передачей по телевидению. Отец Фергус постарался: не меньше сотни журналистов и телеоператоров кишело на борту американского самолета, в салоне которого, прямо на аэродроме Линкенни, состоялась пресс-конференция. Полуослепленный, полуошпаренный ярким светом юпитеров, Спринглторп прочел правительственное сообщение. Он знал его наизусть и ни разу не сбился:

«Полностью отдавая себе отчет в том, что предпринятая акция может вызвать обвинения в нарушении природного равновесия в бассейне западноевропейской котловины Атлантического океана, мы самым энергичным образом подчеркиваем, что стремимся как раз к обратному. Ибо неотвратимо надвигающееся исчезновение нашего острова означает гораздо большее нарушение этого равновесия, чем попытка хотя бы частично сохранить территорию, принадлежащую нашему народу».

На следующий же день пошли протесты. Первым был японский: «Искренне и глубоко принимая к сердцу трагедию нации, лишающейся собственной земли, правительство и народ Японии не могут одобрить действий, способных привести к неконтролируемому радиоактивному заражению вод Мирового океана».

— Чушь! — неистовствовал в радиотелефоне голос Левковича.—Я же вам говорил: весь уран, который мы ухлопали на это дело, извлечен из морской воды. Что мы, дети, что ли? Если на то пошло, попади он в воду весь целиком — так равновесие только восстановится. Почему вы не сказали об этом в заявлении?

  — Забыли,— ответил Спринглторп.

— Забыли! Публикуйте разъяснение. Поезжайте на сессию ООН, делайте, что хотите, но чтобы с этим все было ясно! Поняли?

Ехать в штаб-квартиру ООН, эвакуированную в Виннипег, Спринглторпу так или иначе предстояло в ближайшие же дни. Международный штаб «впредь до получения разъяснений» приостановил финансирование технических операций. «Ходят слухи, что группа стран готовит проект резолюции с осуждением проводимой акции»,— сообщал О’Брайд.

— Поеду и выступлю,— сказал Спринглторп Левковичу.— Как у вас дела?

—Пока работают три точки: первая, вторая и пятая. Суточный выход — около ста тератонн, но это только начало. Разгуляется. 

Через Два дня загудело в четвертой, затем в седьмой и восьмой точках. Потом заработали  двенадцатое и тринадцатое жерла. Восемь вулканов бушевали на океанском дне.

— Нам и так почти хватит,—доносилось по радиотелефону.— Еще бы парочку: третью да десятую. И довольно будет. Запас остался, мы бомбим десятую. День-два — и прорвет. Не может быть, чтобы не прорвало. Зрелище! Приезжайте посмотреть.

Десятую прорвало через три дня. Да как прорвало! В три дня гигантская гора поднялась на всю четырехкилометровую толщу океанских вод и выбросила над поверхностью свой грозный султан.

«Эльпидифорос» крейсировал теперь вдоль фронта вулканов. Еще два из них: второй и пятый,— приподнялись из океана. А десятый высился уже почти на полкилометра.

Дебаты в ООН были назначены на послезавтра, и Спринглторп решил, что перед этим должен увидеть своими глазами все, что происходит в море. И вот он стоял и смотрел, сжимая руками стальной поручень, идущий вдоль борта танкера. Смотрел и пытался себе представить, что происходит там, в ужасной тьме океанских глубин: бешеное кипение воды, огромные тускло-багровые комья, витающие на струях пара, тягучее клокотание громоздящейся грязи.

— Суточный суммарный выход по всем точкам — две тысячи сто тератонн. Мы рассчитывали на две семьсот, но при этом закладывали двадцатипроцентный запас. Так что по делу сейчас — как раз! — кричал ему в ухо Левкович.

Каких чудовищ пришлось выпустить из недр! Сквозь пелену дыма тусклым красным кружочком едва светило солнце. С неба свешивались длинные серые струи. Нечем было дышать.

— Смотрите! Такой была Земля миллиард лет тому назад! — не унимался Левкович.

— А это кончится? — пролепетал Спринглторп. Вдруг и это не кончится. Вдруг все это...

— Кончится! — кричал Левкович.— Вот выдавит очажок и кончится. Еще три недельки — и будет тишь да гладь!

— Господин президент, мсье академик,— торжественно заявил капитан Хараламбос, отмывшись в очередной раз.— Мне, капитану корабля, по морским законам принадлежит право назвать вновь родившуюся сушу. Я намерен воспользоваться этим правом, но поскольку ее создателем являетесь вы, мсье академик, то прошу вас, нет ли у вас пожеланий?

— Ах вот как! Ну хорошо. Не откажусь. Я хочу, чтобы хребет именовался хребтом Геофизики. Вот так. А горы можете называть, как вам угодно. Они меня не интересуют.

— Решено,— кивнул Хараламбос.— Весь хребет отныне нарекается хребтом Геофизики. А эта гора да именуется Гефестион Бореалис. Я сообщу сейчас об этом по флотилии.

Да, вслед за «Эльпидифоросом» следовал целый флот. Два крейсера, два эсминца, вдали на горизонте— авианосец, несколько подводных лодок в походном положении — только рубки торчат из воды. Военные суда под вымпелами и флагами, ороговевшими от давней боевой славы, с достоинством выполняли приказы своих адмиралтейств: выражать неодобрение своих правительств молчаливой ощеренностью вооружения. Баркарис был в восторге от такого эскорта. «У нас на борту президент республики. Надо им объявить. Пусть салютуют»,— кичливо заявил он, едва только Спринглторп ступил на палубу танкера.