Борьба за Рим - Феликс Дан

— Будьте готовы с исаврийцами, — говорил он Лицинию и другим своим центурионам. — Как только получится известие от Мацера, вы тотчас отправитесь в Рим.

— А ты? — спросил Лициний.

— Я останусь пока при Нарзесе, чтобы наблюдать за ним.

Прошла несколько дней, и ожидаемое от Мацера известие было получено. Цетег тотчас сообщил об этом Лицинию.

— Сегодня же ночью мы отправимся, — ответил Лициний. — Позаботься только, чтобы великий калека как можно дольше не знал о нашем уходе.

— Это напрасно, Лициний. За нами так зорко наблюдают, что мы не можем скрыть этого. Гораздо благоразумнее будет действовать открыто. Ты сам пойдешь к нему вместе с Сальвием. От моего имени вы сообщите ему, что римляне уничтожили уже последних готов, которые держались еще в башне Адриана, и просят, чтобы я с исаврийцами вступил в Рим теперь же, не ожидая битвы с Тейей. Скажите ему, что я прошу его сообщить, согласен ли он, чтобы вы тотчас отправились туда с исаврийцами. Без его согласия ни я, ни исаврийцы не тронемся с места.

Как только Лициний вышел, в палатку вошел Сифакс.

— О господин, — умоляющим голосом обратился он к Цетегу, — не доверяй этому больному со спокойным, проницательным взглядом. Я так боюсь его.

— Я знаю, мой Сифакс, что он охотно уничтожил бы меня. Но он так осторожен, что я никак не мог ничего выведать у него. Слушай: я знаю, ты хорошо плаваешь. Но умеешь ли ты нырять? Можешь ли долго оставаться под водою?

— Могу, — с гордостью ответил Сифакс.

— Прекрасно! — вскричал Цетег. — Я узнал, что Нарзес ведет тайные разговоры с Альбоином и Василиском не в палатке, — в лагерь тысячи ушей, — а в купальне. Врачи предписали ему утреннее купание в море. Для этой цели ему устроили купальню, к которой можно добраться в лодке. Его сопровождают туда Альбин и Василиск, и я заметила, что каждый раз, возвратившись оттуда, они знают распоряжения Нарзеса и последние вести, полученные из Византии.

— Отлично, — ответил Сифакс. — Если эти вести можно узнать в купальне, обещаю, что ты будешь знать все. Притом вот уже несколько дней подряд какой-то рыбак делает мне разные знаки. Я думаю, что он хочет сообщить мне нечто. Но лангобарды так следят за каждым моим шагом, что мне не удалось незаметно поговорить с ним. Быть может, теперь, нырнуть в воду, я узнаю также и то, что хочет сообщить этот рыбак.

Между тем вскоре возвратился Лициний.

— Префект, — с радостью вскричал он. — Как хорошо сделал ты, что послал к Нарзесу. Он действительно отпускает нас в Рим. Не понимаю, как мог он сделать это! Вот уж истинно, — кого Бог захочет погубить, того Он ослепляет.

— Расскажи же подробно, что говорил Нарзес, — улыбаясь ответил Цетег.

— Когда я передал ему твое поручение, он сначала не поверил. «Неужели, — недоверчиво сказал он, — благоразумные римляне могут приглашать к себе исаврийцев и префекта, благодаря которому они должны были выносить голод и быть поневоле храбрыми?» Но я возразил ему, что это уже дело префекта. Если он ошибся, то римляне не пожелают впустить его добровольно в свой город, и тогда семи тысяч исаврийцев слишком мало для того, чтобы можно было надеяться взять с ними город штурмом. Это, невидимому, убедило его. Он дал разрешение, с тем условием, что если римляне не впустят нас добровольно, то мы не будем пытаться овладеть городом силой, а тотчас возвратимся назад. Знаешь ли, он, невидимому, ничего не имеет против того, чтобы сам отправился с нами. По крайней мере он спросил: «Когда же префект думает отправиться?» И был видимо удивлен, когда я ответил, что ты останешься здесь, а исаврийцев поведу я и Сальвий.

— Неужели? — вскричал Цетег, и глаза его заблестели. — И как это его называют умнейшим человеком? Такая глупость!.. Отпустить меня в Рим! Да это сами боги ослепили его, и я не могу не воспользоваться разрешением! Меня тянет в Капитолий! Я тотчас отправлюсь с вами. Сифакс, седлай лошадей!

Но мавр сделал ему знак.

— Оставь меня одного, трибун, — сказал Цетег, заметив знак мавра. — Я сейчас снова позову тебя.

— О господин! — вскричал Сифакс, как только Лициний ведет исаврийцев, а ты останься хотя до завтра. Завтра я выужу в море две верные тайны. Я говорил сегодня с тем рыбаком. Он вовсе не рыбак, а писец Прокопия. Прокопий послал тебе семь писем, и так как ни одно не дошло до тебя, — лангобарды перехватили всех послов, — то он послал наконец одного умного человека. У него также есть письмо к тебе, но лангобарды очень зорко следят за ним, — один раз они уже схватили его и хотели убить, но его отец, здешний рыбак, привел свидетелей, что это его сын, и они отпустили его. С тех пор он уже не носит письма при себе. Но сегодня ночью много рыбаков собираются на ловлю. Он выедет с другими и захватит письмо. А завтра утром Нарзес будет купаться, — сегодня болезнь помешала ему. Из Византии сегодня прибыл почтовый императорский корабль. Останься до завтра, пока я все узнаю.

— Конечно, останусь, — ответил Цетег. — Позови мне Лициния.

— Я остаюсь здесь до завтра, — сказал префект вошедшему трибуну. Ты же тотчас веди исаврийцев в Рим. По всей вероятности, я догоню вас дорогой. Но если бы я и не успел, то идите в Рим без меня. Ты Лициний, охраняй Капитолий.

— Начальник! — вскричал юноша. — Это такая честь для меня! Но мне хотелось бы, чтобы ты поскорее ушел от этого Нарзеса. Я не доверяю ему.

— Ну, великий Нарзес — прекрасный полководец, это бесспорно. Но он положительно глуп, по крайней мере, в некоторых случаях. Иначе мог ли бы он отпустить меня с исаврийцами в Рим? Итак, не беспокойся, Лициний. Прощай, мой привет моему Риму. Скажи мне, что последняя битва из-за него между Нарзесом и Цетегом кончается Цетега. До свиданья в Риме!

— В вечном Риме! — повторил Лициний с блестящими глазами и вышел.

— Почему этот Лициний не сын Манилии! — сказал Цетег, глядя вслед юноше. — Как глупо сердце человека! Почему оно так упорно хранит привязанность? Лициний, ты должен, как мой наследник, заменить Юлия! Но почему ты не Юлий!

Глава III

Наступил между тем сентябрь. Противники все стояли друг против друга. На первых порах Нарзес отправлял небольшие отряды ко входу в ущелье, надеясь овладеть им. Но готы зорко охраняли этот вход и убивали всех, кто приближался к ним на расстоянии выстрела. Наконец Альбоин отказался посылать туда своих лангобардов.

— Да, — с досадой сказал он. — Я не пущу своих волчат туда: почти тысяча их легла перед ущельем. Да и герулы и бургунды, франки и аллеманы также потеряли там не мало людей. Мой брат Гизульф лежит тяжело раненый. И если бы глыба, на которой я вчера стоял, не обвалилась так кстати, моя Розамунда была бы теперь самой прекрасной не из жен, а из вдов царства лангобардов. Довольно с нас. Теперь очередь твоих иллирийцев и македонян. Посылай их, а мы, германцы, достаточно испытали уже, как умирают перед щелкой.

— Нет, мой волчонок, — улыбаясь, ответил Нарзес. — Ни македоняне, ни иллирийцы не пойдут туда. Алмаз режется алмазом: пусть германцы бьют германцев. Вас слишком уж много на свете. Впрочем, ты прав: надо оставить всякую попытку взять это ущелье штурмом. Это невозможно, пока его охраняют люди, подобные Тейе. Будем ждать, что голод выгонит их оттуда. Не может быть, чтобы они продержались еще долго.

Действительно, запасы готов подходили к концу. Однажды вечером Тейя возвратился со своего дежурства у входа в ущелье. Адальгот в ожидании его приготовил ему ужин в палатке. Но Тейя отказался.

— Посидим на воздухе, — сказал он Адальготу. — Взгляни, какой чудный вечер! Немного их увидим уже мы в жизни. Запасы истощаются, и когда я раздам их, то поведу своих готов в последний бой! Конечно, мы не вернемся оттуда, но умереть со славой! Да, судьба и Нарзес могут лишить нас государства, могут уничтожить наш народ, но лишить нас силы не может никто. Иди, мой Адальгот, домой, в свою палатку, где тебя ждет твоя Гото. О как хотел бы я спасти жизнь наших женщин и детей. Но это невозможно. Единственное, что я могу сделать, это обеспечить возможность избежать рабства Византии тем из них, кто предпочитает смерть позору и неволе. Взгляни на эту гору, Адальгот. Видишь, как красиво поднимается огненный столб из темного отверстия, там, вправо? Когда последний защитник входа в лагерь падет, один прыжок туда — и никакой римлянин не прикоснется к нашим чистым женщинам! О них, об этих женщинах думал я, когда избрал это место для последнего сражения! Мы можем со славой умереть повсюду, — и только о женщинах думал я, когда вел вас к Везувию.

Серьезно и решительно сообщил Адальгот решение Тейи своей молодой жене. Он ожидал взрыва горя и отчаяния с ее стороны. Но, к его удивлению, Гото ответила ему совершенно спокойно:

— Я давно уже думала об этом, мой Адальгот, и не считаю это за несчастье. Несчастьем было бы при жизни потерять того, кого мы любим. Я же достигла на земле высочайшего счастья, — я стала твоей женою. А буду ли я ею двадцать лет или полгода, — это уже все равно. Мы умрем вместе, в один день, быть может, в один час, Потому что, когда ты в этой последней битве сделаешь свое дело и будешь наконец ранен так, что не сможешь больше сражаться, — тогда король Тейя не запретит, надеюсь, принести тебя ко мне. Я возьму тебя на руки, я вместе с тобою брошусь в кратер вулкана. О мой Адальгот, как счастливы были мы! И мы сделаемся еще более достойны этого счастья, если сумеем умереть мужественно, без трусливых жалоб. Потомок Балтов не должен иметь права сказать, что дочь пастуха не смогла подняться на его высоту. Меня укрепляет воспоминание о нашей горе. Оно придает мне сил гордо умереть. Когда я в первый раз подумала о смерти, мне стало жаль жизни. Но я вспомнила свои родные горы. «Стыдись, — тихо нашептывали они. — Стыдись, дитя гор! Что сказали бы Иффингер и Волчья голова, и другие каменные великаны, если бы увидели, что дочь пастуха оробела? Будь достойна и своих гор, и своего героя Балта».