Холодные дни - Джим Батчер

– Кот Ситх, – понял я. – Что ж, по крайней мере, он работал, пока мы были на острове.

Раздался низкий утробный звук, и «мунстермобиль»[71] плавно подъехал к воротам гаража. С его блестящей поверхности капала вода, а сам он выглядел как левиафан с фарами, вынырнувший из глубин. На нем еще виднелось несколько вмятин и царапин, но разбитое стекло было заменено, и двигатель звучал прекрасно.

О’кей, я не фанат автомобилей или чего-либо еще, но гитарное соло из «Bad to the Bone»[72] внезапно заиграло у меня в голове.

– Колеса, – сказал я. – Великолепно.

«Мунстермобиль» плавно подрулил к нам и остановился. Капли воды все еще стекали по его железным бокам. Из него выбрался еще один охранник, оставив водительскую дверцу открытой, и обежал машину, открывая пассажирскую дверцу для Молли.

Я тронул Молли за плечо, не давая ей сесть в машину немедленно, и очень тихо сказал:

– Насколько ты доверяешь своему другу мистеру Этри?

– Этри может возражать тебе, – сказала Молли. – Он может переломать тебе кости. Может перерезать тебе глотку во сне и закопать в землю живым. Но он никогда, никогда не солжет о своих намерениях. Он не друг, Гарри. Но он мой союзник. И в этом он хорош.

Я хотел было сострить что-нибудь насчет выражения недоверия любому, кто живет слишком близко к Феерии, но сдержался. Во-первых, свартальвы довели паранойю до уровня высокого искусства, во-вторых, я не сомневался, что они подслушивают все, что говорится на их территории, за исключением частных комнат. С другой стороны, у них была железобетонная репутация по части порядочности и нейтральности. Никто не схлестнется со свартальвом без последствий – хотя, скажем прямо, свартальвы редко дают кому-либо серьезный повод схлестываться с ними. И на этом они заработали массу уважения.

Кроме того, репутация велит им твердо держаться данных обещаний, условий, закона – по крайней мере его буквы.

– И каковы же условия вашего союзничества? – спросил я, подходя к водительской дверце.

– Мне достается квартира, – сказала Молли. – В смысле, она моя. Я ее владелица. Они следят за ее состоянием следующие пятьдесят лет, и если я все еще остаюсь на их территории, они считают меня гражданином своей нации со всеми вытекающими правами и привилегиями.

Когда мы сели в машину и захлопнули дверцы, я присвистнул.

– А что ты им даешь за это?

– Блюду их честь. Иногда возникала проблема с бомбой, и я ее разминировала.

– Адские колокола, – сказал я. – Посмотри-ка на нее, какая взрослая стала.

– Это ты был взрослым, – возразила Молли. – Весь сегодняшний день.

Когда мы отъезжали, я старался выглядеть не очень виновато.

– Кгм.

– Понимаешь, я чувствую это, – сказала она. – Давление внутри тебя.

– Мне удалось его сдержать, – сказал я, начиная вести машину. – Не беспокойся. Я не позволю ему заставить себя… отнять у тебя что бы то ни было.

Молли сложила ладони на коленях, опустила взгляд и сказала слабым голосом:

– Если это предлагается по доброй воле, ты можешь взять. В таком случае ты просто принимаешь подарок.

Частью своего существа я чувствовал, как что-то разрывается в моей груди – такой глубокой оказалась боль, которую я испытал, услышав надежду и неуверенность в голосе Кузнечика.

Другая часть моего существа хотела завыть и наброситься на нее. Взять ее. Прямо сейчас. Даже не ожидая, пока остановится автомобиль. Если бы я поступал, как заведено по правилам, то не было никакого резона не поддаваться этому порыву – за исключением опасности разбить машину. Молли была уже взрослой женщиной, причем исключительно привлекательной. Я видел ее однажды обнаженной, и она была что надо. Она тоже хотела меня – даже, можно сказать, жаждала. И я доверял ей. За эти годы я научил ее многому, и кое-какие вещи были предельно интимными. Плотские отношения между учителем и учеником – не такая уж неслыханная вещь в кругах чародеев. Некоторые из них даже предпочтут подобную ситуацию, потому что в зловещем плане секс в гораздо большей степени опасен, чем развлекателен. И они считают обучение физической интимности чем-то, неразрывно связанным с магией так же, как с жизнью.

И, возможно, с точки зрения чистого логического разума они правы.

Но во всем этом участвует не только разум. Я знал Молли еще тогда, когда она носила бюстгальтер только для тренировок. Я тусовался с ней в ее домике на дереве, после того, как она приходила из школы. Она была дочерью человека, которого я уважал больше всех на свете – и женщины, которой я меньше всего желал бы перейти дорогу. Я считаю, что люди, облеченные властью и влиянием, особенно в роли наставника и учителя, несут на себе огромную ответственность за то, чтобы обеспечить баланс своего влияния на менее опытных индивидов.

Но главное, почему я не мог это сделать, так это потому, что Молли запала на меня еще лет с четырнадцати. Она была влюблена в меня, или по крайней мере так думала – у меня же ответного чувства не возникло. И было бы непорядочно вот так взять и разорвать ей сердце. И я никогда, никогда не простил бы себе, если бы причинил ей боль.

– Это нормально, – она почти шептала. – Правда, нормально.

Черт, и где взять нужные слова? Я потянулся к ней, прикоснулся к ее ладони и нежно пожал. Спустя некоторое время я сказал:

– Молли, я не думаю, что это когда-либо произойдет. Но если это и случится, то ни за что не случится так. Ты заслуживаешь лучшего. И я тоже.

Я положил обе руки на руль и продолжал вести машину. Мне нужно было кое-кого подобрать прежде, чем я объясню Красной Шапке, как я понимаю проблему кризиса со взятием заложников.

Мы прибыли в дом Карпентеров около пяти, и я припарковал «мунстермобиль» на улице. Это был единственный вызывающе яркий объект на пять миль во всех направлениях, и он вписывался в жилой район примерно так же естественно, как гусь в стаю рыб фугу. Я выключил двигатель и слушал, как он пощелкивает, остывая. На дом я не смотрел.

Я вышел из машины, захлопнул дверцу и облокотился на нее, по-прежнему не глядя на дом. Мне это было не нужно. Я его достаточно часто видел: роскошный особняк в колониальном стиле, с ухоженным ландшафтом, красивым зеленым газоном и белым штакетным забором.

Кузнечик выбралась из машины, обошла ее и встала рядом со мной.

– Папа на работе. Сэндкроулера[73] нет на месте, – заметила Молли, кивнув на подъездную дорожку, где ее мать всегда ставила семейный минивэн. – По-моему, мама собиралась днем везти Джавасов[74] на трик-о-трит[75] в Ботанический сад. Чтобы малышей не было дома.

Так Молли хотела сказать, что мне не придется сталкиваться со своей дочерью лицом к лицу прямо сейчас, и можно перестать трусить.

– Иди за ним, – сказал я. – Я подожду здесь.

– Нет проблем, – сказала она.

Молли подошла к входной двери и постучала. Примерно через две секунды после этого что-то огромное врезалось в дверь с другой стороны. Тяжелая дверь подпрыгнула в раме. От удара пыль с крыши ссыпалась на крыльцо. Молли замерла и отступила назад. Секундой позже раздался второй удар, и еще один, а потом звук когтей, яростно скребущих дверь. И снова серия ударов.

Я быстро пересек улицу и встал рядом с Молли на газоне, лицом к входной двери.

Дверь зашаталась, потом стала дергано открываться, словно открывал ее некто неуклюжий, чьи руки были чем-то заняты. Затем наружные створки входной двери распахнулись, и что-то серое, лохматое и огромное вылетело на крыльцо. Одним прыжком оно миновало крыльцо, перелетело через забор и ударило меня в грудь как стенобитное орудие.

Мой пес, Мыш, тибетской храмовой породы – псина с мощной сверхъестественной родословной, хотя он мог бы сойти за исключительно большого тибетского мастифа. Мыш бросается на демонов и монстров не моргнув глазом, а весит он две с половиной сотни фунтов. Он сбивает меня с ног с такой же легкостью, как шар для боулинга заваливает первый кегель. И, хоть он весь из себя супер-пес, но ведь все равно пес. Как только я упал, он оперся о передние лапы, поместив их по обе стороны моей головы, и начал угощать меня слюнявыми собачьими поцелуями в лицо, шею, подбородок, одновременно издавая радостные звуки.

– Ык! – завопил я, как всегда. – Мои губы коснулись собачьих! Дайте мне жидкость для полоскания рта! Принесите йоду! – Я толкнул его в грудь, покряхтел и умудрился вывернуться из-под пса и встать.