Парижский шлейф - Диана Машкова

– А друзей у тебя нет? – сердце больно сжалось.

– Нет, – Иван пожал плечами. – Из тех, с кем вместе выпускались, кто пьет, кто колется, кто сидит. А больше я никого не знаю. Понимаете, ребятам нашим очень тяжело: уходят из детского дома в восемнадцать и сразу остаются наедине с целым миром. Ни жизни не знают, ни людей, денег нет – в общем, реальность обрушивается на голову сразу. И больно бьет по мозгам. Не знаю, как объяснить, наверное, вы не поймете.

– Пойму… – Настя напряженно замолчала. Она вспомнила себя – наивную девушку, которую опекали и ограждали от реалий жизни родители. Не позволяли быть самостоятельной. Подменяли правду на придуманный ими суррогат, а потому не смогли сберечь. Если бы она не жила отстраненными мечтами… А впрочем, давно пора забыть. Настя подумала, что восемнадцатилетних ребят, только вышедших в жизнь из детского дома, разрушает столкновение с болью и грязью, мучает чувство неприкаянности, одиночества, страха. Знала она, пережила эти гадкие ощущения.

– Мне раздеться? – Иван едва вымолвил заранее заготовленную фразу, покраснев до ушей, и тут же начал оправдываться. – Мне сказали, в таких клубах всегда просят снять одежду.

– Не надо, – Настя отмахнулась от него в ужасе. Ей теперь казалось, что Иван – это она сама десять лет назад: доверчивая и невинная. И от его вопроса стало невыносимо тошно.

– А что? – Он испуганно таращил на нее красивые синие глаза. – Вы меня не берете? Поймите, я никуда не уйду, пока не согласитесь. Мне не на что жить. Ваш заместитель сказал, что я очень даже подходящая кандидатура, сказал, вы меня возьмете с руками и ногами…

– Прекрати! – Настя зло на него посмотрела и впилась побелевшими пальцами в подлокотники кресла.

О чем этот ребенок говорит?! Он хочет, чтобы она заставила его, беззащитного и такого наивного, раздеваться перед похотливыми тетками, выставлять себя напоказ?! Чтобы за три месяца он превратился из молодого мужчины в тряпку, в легкую наживу для чужих извращенных желаний? Н-е-ет. Он просто бредит. Этот неизвестно как забредший сюда мальчишка, невероятно похожий на Николая.

– А вы – очень красивая, – едва слышно прошептал он, и Настя от его слов вздрогнула, – особенно когда злитесь.

– Так, – Настя покраснела до кончиков ушей, хотя изо всех сил старалась скрыть внезапное, бог знает откуда вынырнувшее, смущение, – соблазнять будешь наших клиенток! Если я возьму тебя. Понял?

– Как скажете, – улыбнулся Иван. И Настю бросило от этой ясной и искренней улыбки в жар.

– Анастасия Петровна, – вихрастая голова Олежека просунулась в дверной проем, – Лидия Сергеевна звонит – говорит, вы не отвечаете по своему мобильному. Она вас через полчаса в ЦДЛ ждет.

– Отмени, – коротко бросила ему Настя (странно, она и не слышала никаких звонков), но потом все-таки спохватилась: – Подожди, я сейчас сама ей перезвоню.

Иван смущенно опустил глаза: он понял, что Анастасия Петровна собирается отменить какую-то важную встречу из-за него. Может, он все-таки понравился ей? Может, она возьмет его на работу?! И тогда закончатся его мытарства и стыдная нищета: появятся деньги, чтобы платить за квартиру, чтобы покупать еду и отправлять в журналы стихи, которые не дают ему покоя, рвутся наружу. Да, аморально и грязно танцевать полуголым на сцене, но сдохнуть от голода потому, что ты никому не нужен, – не лучше. И он ведь не собирается заходить далеко – потанцует пару месяцев, отложит немного денег и спокойно начнет искать приличную работу. Лучше всего в какой-нибудь газете или в издательстве.

Он дождался, когда за Олегом закроется дверь, собрался с духом и, почувствовав момент – либо сейчас, либо никогда, – выпалил срывающимся голосом:

– Анастасия Петровна, так вы меня берете? Глаза у Насти расширились, она отпрянула.

– Нет!

– Как?! – Он моментально сник, глаза потухли, губы едва заметно дрогнули. – Неужели я вам не нравлюсь?

– Бред какой! – Настя сжала пальцами виски.

Она хотела еще добавить: «Прекрати навязываться, как проститутка, у тебя же на лбу написано, что ты – ребенок», но не смогла больше вымолвить ни слова. Вот она – страшная инфекция, которая передается из уст в уста, болезнь, разрушающая души. Молодые люди думают, что выставлять свое тело на продажу легко и безопасно для жизни. Они не понимают, не представляют себе последствий. Никто ведь не станет рассказывать им позорную правду, покажут лишь блестящую сторону медали.

Настя помолчала, думая, как проще объяснить этому мальчику, что на работу она его никогда не возьмет. Потом с трудом выудила из забуксовавшей памяти обычный вопрос-аргумент, которым всегда предваряла отказы.

– А ты не боишься болезней? Занимаясь такой – кхм – работой, легко заразиться. Сейчас, знаешь ли, СПИД, гепатит, что угодно!

Иван в ответ смотрел на нее удивленно и молчал. Кажется, он не предполагал подобного вопроса. Да знал ли он вообще, на что шел, когда открывал дверь этого клуба?!

– Я, – он помедлил, задумавшись, а потом все-таки решился: – Не боюсь. Хотя не совсем понял… – снова пауза. – Нет, не важно.

– Что именно не важно? – Настя не собиралась сдаваться. Пусть наконец до него дойдет, что нужно поскорее уносить отсюда ноги.

– Да все неважно, – он тяжело вздохнул, взгляд его стал далеким и мутным. – Вы вот начали о болезнях говорить, а я столько сразу вспомнил.

– Расскажи мне, – Настя почувствовала, как на сердце становится тяжело.

– А что тут рассказывать? Я к этим болезням с детства привык, – он сильно, до побелевших суставов, сжал ладони. – Знаете, в нашем детском доме половина здоровых детей была (да и сейчас все так же), а половина с врожденным диагнозом ВИЧ. Конечно, мы с ними в разных группах были, спали в разных спальнях, но учились-то вместе. Играли. Дружили. А потом, рано или поздно, кто-нибудь из них исчезал. Мы спрашивали воспитателей, куда? Те отвечали, что Мишу-Сережу-Иру-Лену, да много кого еще, усыновили и забрали, а сами отворачивались от нас и прятали слезы. Мы тогда еще, помню, злились, завидовали этим ребятам ужасно. И не могли сообразить – почему их выбирают приемные родители, а нас нет. Может, больных любят больше? Каждый из нас мечтал тогда заразиться и заболеть. Только потом дошло, куда они пропадали, уже в старших классах…

Повисла долгая пауза: Настя не могла подобрать нужных слов, слезы застряли в горле, неумолимо разыскивая выход наружу. Иван тоже сосредоточенно молчал. Видимо, вспоминал по очереди всех своих детских товарищей, которых родители наградили смертельными болезнями, а потом оставили. Чтобы не знать.

Они сидели неподвижно, неосознанно разглядывали друг друга, и почему-то в этом не было ничего неприличного или стыдного. Они знали друг друга тысячу лет, чувствовали, что творится в душе у каждого, просто не могли говорить.