Дикая - Шерил Стрэйд

— Я бы посоветовала вам вставить эту строчку в свое резюме, — проговорила пожилая женщина из Флориды, украшенная ярко-розовыми горнолыжными очками и целой горстью золотых цепочек. — Я в свое время работала в отделе кадров. Наниматели обращают внимание на такие вещи. Это говорит о том, что у вас есть характер. Это выделяет вас на фоне остальных.

Обычный почтальон прибыл около трех дня. Парень, развозивший срочную почту — на час позже. Ни один из них не привез с собой мои ботинки. С упавшим сердцем я двинулась к таксофону и позвонила в REI.

Мужчина, с которым я разговаривала, вежливо проинформировал меня, что они еще не выслали мне ботинки. Проблема состояла в том, что, как они выяснили, их не удастся доставить в почтовое отделение парка за одни сутки. Поэтому они хотели послать их обычной почтой, но, поскольку не знали, как со мной связаться, чтобы сообщить об этом, они вообще ничего не сделали.

— Думаю, вы не понимаете, — проговорила я, стараясь сдерживаться. — Я иду по МТХ. Я сплю в лесу. Разумеется, вы не могли со мной связаться. Никак. И я не могу ждать здесь… сколько там потребуется, чтобы мои ботинки прибыли обычной почтой?

— Приблизительно пять дней, — ответил он невозмутимо.

— Пять дней?! — переспросила я. Не то чтобы у меня были основания расстраиваться. Ведь они, в конце концов, собирались выслать мне новую пару ботинок бесплатно. Но все же я была расстроена, и меня мало-помалу охватывала паника. Мало того, что необходимо придерживаться расписания — те продукты, которые были в моем рюкзаке, нужны мне для следующего отрезка маршрута — 133 километра, которые привели бы меня в Касл-Крэгз. Если бы я осталась в Берни-Фоллс ждать своих ботинок, мне пришлось бы съесть эту еду, поскольку при оставшихся менее чем пяти долларах мне не хватило бы денег, чтобы в течение этих пяти дней питаться в баре. Я раскрыла рюкзак, вынула путеводитель и нашла в нем адрес Касл-Крэгз. Я не могла себе представить, как пройду еще 133 километра в своих слишком тесных ботинках, но у меня не было иного выбора, кроме как попросить сотрудников REI выслать новые ботинки туда.

Нежась в тепле внимания людей, которые обступали меня, я чувствовала себя несгибаемой — круче только яйца, выше только звезды — королевой амазонок.

Повесив трубку, я больше не чувствовала себя несгибаемой — круче только яйца, выше только звезды — королевой амазонок.

Я уставилась на свои ботинки с умоляющим выражением, как будто с ними можно было заключить сделку. Они свисали с рамы рюкзака на пыльных красных шнурках, зловещие в своем безразличии. Я планировала оставить их в бесплатной коробке для путешествующих по МТХ, как только прибыли бы мои новые ботинки. Отвязала их с рамы, но надеть — это было выше моих сил. Может быть, я смогу идти в своих хлипких сандалиях на небольших участках пути? Я встречалась с некоторыми людьми, которые меняли обувь, надевая попеременно то ботинки, то сандалии, но их сандалии выглядели гораздо более крепкими, чем мои. Мои не были предназначены для похода. Я взяла их с собой, только чтобы давать ногам отдых от ботинок в конце дня; это была дешевая обувь, которую я купила в магазине скидок долларов за двадцать. Я сняла их и стала нянчить в ладонях, словно, изучив попристальнее, могла наделить их выносливостью, которой они не обладали. Их искусственная кожа потемнела от пота и шелушилась на растрепанных кончиках черных перепонок. Их голубые подошвеы были мягкими, как тесто, и настолько тонкими, что я при ходьбе ощущала под стопой контуры камешков и палок. При ходьбе в них ноги были защищены лишь самую малость лучше, чем при полном отсутствии всякой обуви. И что же, я пойду в Касл-Крэгз в этом?

Я уставилась на свои ботинки с умоляющим выражением, как будто с ними можно было заключить сделку. Они свисали с рамы рюкзака на пыльных красных шнурках, зловещие в своем безразличии.

Может быть, я и не должна этого делать. Может быть, и не стану. То, что я прошла до сих пор, уже немало. Я могла вставить эту строчку в свое резюме.

— Черт! — выговорила я. Подобрала камешек и со всех сил запулила его в ближайшее дерево, а потом еще один, и еще.

Я подумала о женщине, о которой всегда думала в такие моменты, — об астрологе, которая читала мою натальную карту, когда мне было двадцать три года. Одна подруга организовала для меня встречу с ней в качестве прощального подарка прямо перед моим отъездом из Миннесоты в Нью-Йорк. Астролог оказалась серьезной женщиной средних лет по имени Пэт, которая усадила меня за свой кухонный столик и положила между нами лист бумаги, покрытый таинственными пометками, а рядом с ним — жужжащий диктофон. У меня все это не вызывало особого доверия. Я думала, это будет своего рода развлечение, этакий сеанс поглаживания эго по брюшку, во время которого она будет сыпать общими фразами типа «У вас доброе сердце».

Но она этого не делала. Точнее, она говорила и что-то такое, но в ее речи попадались и странно конкретные фразы, настолько точные и личные, настолько утешительные и расстраивающие одновременно, что единственное, на что меня хватило — это не разреветься от их узнаваемости и печали, которую они во мне вызывали.

— Откуда вы это знаете? — то и дело повторяла я. А потом слушала ее объяснения насчет планет, Солнца и Луны и их расположения в тот момент, когда я родилась. О том, что это значит — быть Девой с Луной во Льве и восходящих Близнецах. Я кивала и думала про себя: «Все это куча безумного антиинтеллектуального „нью-эйджевского“ бычачьего дерьма», — а потом она говорила что-нибудь такое, от чего мой мозг рассыпался примерно на семь тысяч кусков, поскольку это было абсолютной истиной.

Ровно до тех пор, пока она не начала говорить о моем отце.

— Он был вьетнамским ветераном? — спросила она. Нет, сказала я ей, не был. Он недолго состоял на военной службе в середине 1960-х — на самом деле служил на базе в Колорадо-Спрингс, где служил и отец моей матери, так они и познакомились. Но во Вьетнаме он никогда не был.

— Такое впечатление, что он похож на вьетнамского ветерана, — стояла она на своем. — Может быть, не буквально. Но у него есть нечто общее с такими людьми. Он был глубоко травмирован. Он был ранен. И эта рана инфицировала его жизнь — и инфицировала вас.

Я не собиралась кивать. Все, что случилось со мной за всю мою жизнь, смешалось в тот цемент, который удерживал мою голову в абсолютно неподвижном состоянии в минуту, когда астролог начала рассказывать мне о том, что мой отец инфицировал меня.

— Ранен? — вот и все, что я смогла из себя выдавить.