Рабы Парижа - Эмиль Габорио

— Идемте, Мари, это она!

Диана ждала в парадном зале не больше минуты.

Открылась дверь, украшенная гербом де Шандосов, и вошел Норберт, ведя под руку жену.

Холодный пот выступил на лбу Дианы: на месте этой Мари могла быть она!

Знает ли герцогиня, кто у нее в гостях?

Мадам де Мюсидан бросила испытующий взгляд на соперницу — и успокоилась: она явно не знает, что связывает гостью с ее мужем.

Диана улыбнулась и сделала хозяевам реверанс.

— Я узнала, что здесь, в Париже, совсем недалеко от меня, живет моя бывшая соседка, и я не смогла устоять против желания поговорить с вами о Бевроне, о Пуату и обо всех, кого мы там оставили.

Герцогиня холодно поклонилась гостье и ничего не сказала в ответ.

Но Диану трудно было смутить.

Она завела остроумную беседу, стараясь произвести на хозяйку самое приятное впечатление.

Норберт нервно ходил по залу. Он волновался за исход этой встречи. Кроме того, он испытывал сильное смущение из-за низкой цели, которую ставил перед собой.

Как только герцог заметил, что холодность его жены прошла и обе женщины уже совершенно по-дружески перемывают косточки общим бевронским знакомым, он немедленно ушел к себе.

Совесть его сразу же уснула.

— Диана гораздо умнее Мари, — сказал он себе. — Она ловко поведет дело и устроит все гораздо лучше, чем смог бы я на ее месте.

Последнее было верно.

В общем же задача Дианы оказалась значительно труднее, чем он думал.

До сих пор мадам де Мюсидан могла судить о герцогине только по рассказам Норберта, в которых та выглядела простушкой.

Диана предполагала поэтому, что мадам де Шандос встретит ее как ангела, сошедшего на землю, чтобы утешить страдающую пленницу.

Однако с первых же минут ей стало ясно, что Норберт, как и многие мужья, очень плохо знает свою жену. Герцогиня оказалась умной и осторожной особой, которая могла легко обнаружить недостаточно хорошо замаскированную западню.

Эти трудности только воодушевили Диану, которой надо было как можно быстрее подружиться со своей будущей жертвой.

И ей это в значительной мере удалось.

В тот же вечер мадам де Шандос сказала мужу:

— Вы были правы: виконтесса — очень приятная женщина и будет, вероятно, превосходной подругой.

— Весь Беврон плакал, когда она уезжала, — ответил Норберт.

Успех Дианы льстил его самолюбию.

"Какая же она хитрая!" — восхищался он про себя, хотя эта черта характера мадам де Мюсидан должна была бы не радовать отвергнувшего ее жениха, а настораживать его.

Он же видел в ловкости, с которой графиня вошла в доверие к его жене, лишь доказательство того, что Диана все еще любит его.

Очередная встреча на Елисейских полях поумерила восторги Норберта.

Диана была грустна и задумчива.

— Что с вами? — спросил герцог.

— Я раскаиваюсь.

— В чем?

— В том, что уступила вашим просьбам. Мне не следовало приходить к вам в дом.

— А разве вы не хотели быть поближе ко мне?

— Я виновата и в этом.

— Но что тут плохого?

— Мы поступили неосторожно. Ваша жена что-то подозревает.

— Не может быть!

— Я видела это по ее глазам.

— Она так расхвалила вас, когда вы уехали…

Мадам де Мюсидан пожала плечами.

— Если так, то она еще умнее, чем я думала.

— Мари?!

— Она скрывает свои подозрения, чтобы легче было их проверить.

— Герцогиня так простодушна и легковерна…

— Не верьте этому.

Норберт улыбнулся.

— Не смейтесь! — воскликнула Диана. — Только женщина может понять женщину.

— Что же теперь делать?

— Самое верное средство — это…

Графиня сделала паузу, чтобы усилить воздействие своих слов на Норберта, который приписывал жене собственное простодушие.

— Говорите же! — взмолился герцог.

— …совсем перестать встречаться.

— Ни за что!

— Тогда позвольте мне подумать. На следующей встрече я сообщу вам мое решение.

— До завтра!

— А пока будьте как можно осторожнее.

Диана уехала.

Результатом размышлений мадам де Мюсидан было то, что Норберт полностью изменил свой образ жизни.

Он перестал устраивать пиры и дуэли, не проводил больше ночей за картами и вином. Много времени и внимания стал уделять жене. По вечерам сидел дома.

Знакомые смеялись над ним и обзывали примерным мужем.

Эти перемены давались ему с трудом. Он бурно возмущался тем, что вынужден постоянно лицемерить. Но Диана управляла герцогом так, как англичане своими колониями — "железной рукой в бархатной перчатке".

— Вы должны жить именно так, — говорила она в ответ на его жалобы.

— Но почему же?

— По двум причинам.

— Объясните.

— Во-первых потому, что так надо.

— А во-вторых?

— Во-вторых потому, что я так хочу. Вам этого недостаточно?

— Пощадите! — взмолился Норберт.

— А почему я должна терпеть, капризы человека, воображающего, что он меня любит? Я вам не жена и ничем вам не обязана. К тому же от вашего поведения зависит наша безопасность. Надо, чтобы мадам де Шандос увидела, что счастье в ее дом принесла я.

Что мог ответить на это Норберт?

Он был страстно влюблен в Диану и боялся ее потерять.

Приходилось слушаться.

Графиня и герцогиня почти не расставались, и Норберт уже начинал ревновать: жена отнимала у него Диану.

С тех пор, как мадам де Мюсидан подружилась с герцогиней, он видел Диану все реже и реже.

Самое же неприятное заключалось в том, что ему никак не удавалось остаться с Дианой наедине.

Каждый раз она устраивала так, что между ними оказывалась Мари.

Де Шандос был в таком же положении, как Пьеро в итальянских фарсах, который, желая поцеловать Коломбину, обязательно попадает губами в щеку Арлекина.

Если Норберт начинал сердиться, то мадам де Мюсидан властно говорила ему:

— На что вы надеетесь? Неужели вы считаете меня способной на такую мерзость?

Он понимал, что Диана играет с ним, как с ребенком или, скорее, как с куклой.

Но ему и в голову не пришло выяснить цель этих маневров.

Мари уже не имела никаких секретов от дорогой подруги и однажды, раскрасневшись от смущения, поведала той о своей первой и единственной любви.

Когда герцогиня произнесла имя Жоржа де Круазеноа, Диана задрожала от радости.

Она несколько месяцев подготавливала этот миг, который отдавал в ее руки честь герцогов де Шандосов.

Тем временем оскорбленное самолюбие и неисполнимые желания постепенно привели Норберта на грань сумасшествия. Если бы он мог хотя бы встречаться с любимой, как бывало, на Елисейских полях! Но теперь она появлялась там лишь в сопровождении друзей своего мужа. Иногда это были де Сермез или де Клерин, но чаще всех — Жорж де Круазеноа.

Все эти господа не нравились герцогу, а последнего он просто возненавидел, считая его нахальным фатом, занимающим около Дианы законное место Норберта.

Но он ошибался.

Маркиз де Круазеноа имел в свете самую высокую репутацию. Его любили за остроумие и уважали за рыцарственность.

Увидев мельком Диану, приехавшую в гости к герцогине, Норберт спросил ее:

— Какое удовольствие вы находите в том, что этот Круазеноа всюду бегает за вами?

Она ответила с дьявольской улыбкой:

— Вы слишком любопытны. Узнаете, когда придет время…

Если бы герцог был умнее и осторожнее, то его бы очень встревожил тон, которым мадам де Мюсидан произнесла свой ответ.

Не проходило дня, чтобы она не заводила с госпожой де Шандос разговоры о Жорже, все больше растравляя ее сердечную рану.

Когда закончился траур, герцогиня начала появляться в обществе. Особенно часто она навещала Диану де Мюсидан. Однажды ее попросили подождать подругу несколько минут и проводили в гостиную.

Мари вошла — и увидела там Жоржа де Круазеноа.

Оба ахнули и побледнели.

— Жорж, простите меня! — прошептала она.

— За что? Вы поступили, как считали нужным. Это — ваше право.

— Отец приказал мне… Я не хотела, но он заставил… Что я могла сделать?

— Мари!

— Я ничего не забыла, Жорж…

Мадам де Мюсидан внимательно следила за ними из-за портьеры и слышала, как несчастные влюбленные условились встречаться здесь и впредь, как будто случайно.

Диана торжествовала.

Наступил сентябрь.

Измученный холодностью любимой, Норберт решил уехать на несколько дней в Мезон на скачки: он слышал от барона дю Сура, что разлука, как ветер, раздувает пламя чувств.

Первые два дня в Мезоне он скучал по Диане. На третий день стал беспокоиться, почему от нее нет никаких известий.

Вечером, когда герцог наблюдал, как слуги кормили лошадей, к нему подошел старик, похожий на нищего.