Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса - Жозе Мария Эса де Кейрош

Каноник несколько мгновений смотрел на него уважительным взглядом:

– Ферран, прозорливостью вы заткнете за пояс самого царя Соломона!

– Ну что вы, коллега! Ну что вы! – воскликнул аббат, обидевшись за премудрого Соломона.

– Вы заткнете за пояс самого Соломона! – повторил каноник, переступая порог аптеки.

У него была приготовлена длинная история, чтобы объяснить Амелии свой неожиданный визит к парализованной девочке, но в споре с аббатом она выскочила у него из головы, как и все, что он оставлял хотя бы на одну минуту в запасниках своей памяти. Он просто сказал Амелии:

– Идем вместе, я тоже хочу взглянуть на твою Тою!

Амелия остолбенела. Падре Амаро, без сомнения, уже там! Но Пресвятая дева всех скорбящих, ее покровительница, к которой Амелия тут же воззвала с жаркой мольбой, не покинула ее в беде – и каноник, шагавший рядом, с крайним удивлением услышал ее слова, сказанные со смешком:

– Ах да, ведь сегодняшний день значится в расписании! Сеньор соборный настоятель тоже хотел зайти сегодня к Тото… Возможно, он уже там.

– Как? Милейший Амаро тоже? Чудесно, чудесно. Мы устроим консилиум!

Амелия, страшно довольная своей находчивостью, пустилась в долгие рассказы о Тото. Сеньор каноник сам увидит… Она непостижима! Не хотелось говорить об этом дома, но последнее время Тото просто буянит… И все время говорит такие странные слова про собак и всяких животных, просто жутко!.. Ах, по правде говоря, это тяжелая обязанность! Девочка не хочет ни учить уроки, ни читать молитвы, ни слушать наставления. Это звереныш!

– Здесь тяжелый запах! – буркнул каноник, входя в дом звонаря.

– Ничего не поделаешь! Тото – неисправимая пачкунья, не желает знать ни чистоты, ни порядка. Папаша тоже изрядный неряха… Вот сюда, сеньор каноник, – продолжала она, отпирая дверь алькова. По требованию соборного настоятеля дядя Эсгельяс теперь, уходя, всегда запирал ее.

Тото полусидела на кровати; острое любопытство выразилось на ее лице, когда она услышала за дверью незнакомый мужской голос.

– Ну-с, привет сеньорите Тото! – сказал ей каноник, остановившись на пороге.

– Что же ты, поздоровайся с сеньором каноником! – сказала Амелия, тотчас же принимаясь с непривычной заботливостью поправлять простыни и приводить в порядок альков. – Скажи ему, как ты себя чувствуешь. Не смотри такой букой!

Но Тото была так же нема, как святой Бенедикт, висевший у нее в изголовье. Она пристально рассматривала этого нового священника, такого толстого, такого старого, такого непохожего на сеньора соборного настоятеля… И ее глаза, блестевшие с каждым днем все ярче, в то время как лицо худело и черты обострялись, переходили от него к Амелии, от Амелии к нему, словно силясь угадать, зачем она привела сюда этого грузного старика и поднимется ли с ним тоже в чердачную комнату.

Амелия дрожала от волнения. Что, если сюда сейчас войдет Амаро и Тото, впав в бешенство, примется кричать, что они собаки! Сославшись на необходимость прибрать квартиру, она вышла в кухню и стала у окна, чтобы видеть двор. Как только Амаро появится, она сделает ему знак уходить.

Оставшись наедине с Тото, каноник решил приступить к обследованию и для начала спросил у параличной, сколько лиц соединяется в святейшей троице. Но она, вытянув к нему шею, едва слышно шепнула:

– А где другой?

Каноник не понял. Погромче! В чем дело?

– Где другой? Тот, что всегда приходит к ней?

Каноник наклонился поближе к Тото, подставив ухо:

– Какой это другой?

– Красивый. Который запирается с ней в комнате. Который ее щиплет…

Но Амелия вернулась в комнату, и парализованная сразу умолкла. Она закрыла глаза и откинулась на подушки, дыша полной грудью, словно все ее страдания сразу кончились. Каноник же, оцепенев от удивления, стоял все в той же позе, наклонившись над кроватью, как врач, прослушивающий сердце. Наконец он выпрямился, отдуваясь, точно в знойный день августа, медленно втянул в ноздрю большую понюшку и застыл на месте, держа в пальцах открытую табакерку и глядя покрасневшими глазами на одеяло Тото.

– Ну, сеньор каноник, что вы скажете о моей больной? – спросила Амелия.

Он ответил, стараясь не смотреть на нее:

– Что ж, очень хорошо… Все в порядке. Немного странная девочка… Однако мне пора. Надо идти… До свиданья.

Он вышел и сейчас же вернулся в аптеку.

– Стакан воды! – крикнул он, входя и плюхаясь на стул.

Карлос, успевший вернуться, засуетился; он предлагал принести апельсинового уксусу, расспрашивал, что с сеньором каноником. Ему нездоровится?

– Устал, – отвечал тот.

Он взял со стола «Народную газету» и застыл неподвижно, уставившись в газетный лист. Карлос попытался завести речь о внутренней политике, об испанских событиях, об угрозе революции, нависшей над обществом, о бездарности председателя Муниципальной палаты, чьим неумолимым противником объявил себя с некоторых пор… Тщетно. Его преподобие в ответ что-то буркал, односложно и угрюмо. Тогда Карлос замкнулся в уязвленном молчании, презрительно поджимая губы и сравнивая мрачную тупость этого клерикала с вдохновенным словом таких, как Лакордэр или Мальян![132] Неудивительно, если в Лейрии и во всей Португалии гидра материализма поднимает голову!

На башенных часах пробило час, когда каноник, уголком глаза наблюдавший за площадью, увидел идущую домой Амелию. Он бросил газету, вышел из аптеки, не простившись с сеньором Карлосом, и зашагал неловкой походкой толстяка к дому дяди Эсгельяса. Тото задрожала от страха, снова увидев в дверях алькова его пузатую фигуру. Но каноник заулыбался, назвал ее Тотозиньей, посулил денежку, чтобы купить пирожное, и наконец уселся в ногах кровати, с облегчением отдуваясь.

– Уф! Ну а теперь, дружок, давай с тобой поговорим. Какая ножка у тебя болит? Эта? Ах она бедненькая… Ничего, поправишься. Я попрошу боженьку. Это мы уладим.

Она то бледнела, то краснела, беспокойно озираясь, путаясь и стыдясь этого старика, сидевшего с ней в пустом доме, на ее кровати, и дышавшего ей прямо в лицо.

– Ну, говори, – продолжал он, пересаживаясь еще ближе к ней, и при этом койка заскрипела под его тяжестью, – говори, кто это «другой»? Кто приходит сюда с Амелией?

Девочка разом выдохнула:

– Красивый, худой; они вместе уходят наверх, запираются там… Они как собаки!

У каноника глаза налились кровью и выкатились из орбит.

– Кто он? Как его зовут? Как его называет твой отец?

– Это другой! Это падре из собора! Амаро! – злобно крикнула Тото.

– И они уходят в комнату? А? Наверх? Оттуда что-нибудь слышно? Ты что-нибудь слышала? Говори все, поняла? Говори все!

Парализованная рассказала, шипя от злобы, что они оба приходят, заглядывают к ней, а потом жмутся друг к другу, и убегают наверх, и запираются на целый час…

Но каноник, охваченный бесстыдным любопытством, от которого в его тусклых глазах загорелся нечистый огонек, требовал подробностей:

– Ну и что, Тотозинья? Что ты слышишь? А? Там скрипит кровать?

Она кивнула головой, сжимая зубы и бледнея.

– Слушай, Тотозинья, а ты видела, как они целуются, обнимаются? Ну же, говори, я дам две денежки.

Но она не разжимала губ; ее искаженное лицо приняло какое-то дикое выражение.

– Ты не любишь менину Амелию? Ведь так?

Она свирепо кивнула.

– Ты видела, что они щиплют друг друга?

– Они делают как собаки! – выкрикнула она.

Тогда каноник выпрямился, отдуваясь по своей привычке, точно ему жарко, и нервно почесал выбритое темя.

– Хорошо, – сказал он, вставая, – пока прощай, девочка… Укройся потеплее. Не простудись.

Он вышел и, с силой захлопнув дверь, громко крикнул:

– Подлец из подлецов! Я его убью! Анафема на мою голову!

Он несколько мгновений размышлял, потом решительно зашагал на улицу Соузас, держа зонтик наперевес; он тяжело пыхтел; его побагровевшее лицо было грозно. На Соборной площади он, однако, приостановился и еще немного подумал; затем, повернувшись на каблуках, вошел в церковь. Каноник был в таком возбуждении, что забыл сорокалетнюю привычку и не преклонил колена перед святыми дарами. Он ворвался в ризницу как раз в ту минуту, когда падре Амаро собирался выходить и натягивал черные перчатки, которые теперь всегда носил, чтобы нравиться Амелиазинье.

Возбужденный вид каноника удивил его.

– Что такое, дорогой учитель?

– Что такое?! – взвизгнул каноник. – А то, что ты подлец из подлецов! Негодяй! Мерзавец!

И он замолк, задохнувшись от гнева.

Амаро побледнел, потом тихо сказал: