Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля - Дмитрий Николаевич Петров

молчать. — Там все не совпадает, — сказал он наконец и затянулся, повесив в воздухе многозначительную паузу.

— Что не совпадает? — наконец спросил я. Хватит уже говорить загадками.

— Все не совпадает, — ответил Боря. — То, что говорит Лариса, — он понизил голос и оглянулся на всякий случай на дверь, — то, что она говорит обо всем этом, не совпадает.

— С чем не совпадает?

— С действительностью, — сказал Боря заговорщицким шепотом. — Все было не так, как она говорит. Вчера, когда мы с вами разговаривали тут, я еще не знал, что она показала на следствии. Но у меня уже были подозрения, вы помните…

— Да, помню, — ответил я. — Так что вы хотите сказать? — Это просто болезнь такая у нашего брата интеллигента — ничего не говорить прямо и быстро. Обязательно нужно мямлить и выражаться недомолвками… — В чем чело? — повторил я. — Какие у вас сомнения?

В этот момент дверь на кухню неожиданно открылась и, приволакивая ногу, вошел Шмелев. Теперь, когда мы стояли рядом в небольшом помещении, я разглядел его получше.

Ростом он был ниже меня, а я не самый высокий человек на свете… Может быть, в летные училища специально берут таких маломерков, чтобы весили поменьше и самолет не перегружали? Не знаю… Моложавость его была относительная. Он действительно выглядел как мальчик, но это если не присматриваться. Кожа на лице все выдавала. Она была какая-то сухая, как пергамент. Губы бледные, тонкие. И множество маленьких морщинок вокруг глаз. Сами же глаза горели, как у фанатика. Точнее, Шмелев, видимо, знал об этом и периодически прикрывал свои глаза тяжелыми набрякшими веками. Тогда их блеск не был так заметен. Вместе же с пергаментной кожей и бледными тонкими губами он в целом производил впечатление фанатика. Религиозного или еще какого. Фанатики бывают разные… Несмотря на хилое, во всяком случае внешне, телосложение, было в нем что-то сильное. Что-то, что выдавало энергию, властность, волю…

— Решил к вам присоединиться, — сказал он, прямо глядя немигающими глазами на нас и переводя взгляд с меня на Борю и обратно. Голос его звучал пронзительно, тонким, неприятным тембром. — Вы не возражаете? — Мы промолчали, только Боря пробормотал что-то типа «Ах что вы»… — Так о каких сомнениях вы тут говорили? — спросил вдруг Шмелев, показывая, что слышал нашу последнюю фразу.

— Ерунда, — ответил я. — Мы опять завели разговор о религии. Подходящая тема для поминок, не правда ли?

— Я все равно в этом ничего не понимаю, — ответил честно Шмелев. — Там женщины уже со стола убирают, — сказал он. — Ларисе опять плохо стало… Плачет, чуть не в обмороке. Бедняжка, такой удар, это не каждой женщине по силам.

— Так что, все расходимся? — спросил Боря.

— А вы что, хотите остаться? — иронически спросил у него Шмелев. — Надо дать бедняжке отдохнуть. Такая нагрузка.

— Да, — согласился Боря. — Она еще молодцом держалась там… В крематории. Только один раз плохо стало. А так — кремень, даже не плакала.

— Вот я и говорю, — поддержал его Шмелев. — Теперь ей нужен покой. Моя жена с ней побудет. Со стола уберет, посуду помоет.

— Ладно, — ответил Боря и погасил только что закуренную вторую сигарету. — Действительно, что рассиживаться на поминках. Человека все равно не воскресишь.

— У меня есть предложение, — сказал вдруг Шмелев, и глаза его приобрели то самое выражение, которое прежде в них только угадывалось — властность и безумный огонек. — Сейчас время еще раннее… Ларису нужно, конечно, оставить в покое, но сами мы могли бы и продолжить.

— Что продолжить? — не понял я. Как можно продолжить поминки, да и стоит ли такие вещи продолжать…

— Все равно делом сейчас заниматься не станем, — ответил он. — Это же в Америке, говорят, приедут на похороны, постоят, потом едут бизнесом дальше заниматься… Все равно уж настроения нет.

— Так вы что предлагаете? — спросил я. Мне была непонятна суть предложения Шмелева.

— Поедем куда-нибудь, посидим, отдохнем, — сказал он неопределенно и помахал рукой. — Женщин тут оставим, а сами расслабимся немного.

Мне стало понятно, на что он намекает. Огонек в его глазах стал явственнее. Вот до чего доводит человека старая жена, подумал я. При этом мне предложение не то, чтобы понравилось, но как-то не оттолкнуло. Не сидеть же здесь в квартире убитого рядом с Ларисой… Я чувствовал, что сейчас она ушла в себя и не нуждается в утешениях со стороны. В моих утешениях, во всяком случае. Отчего бы и не поехать со Шмелевым. Ведь он все же друг моего брата и хорошо знал его… Ну, не понравится, так уеду. Я же взрослый мужчина. Да и квартира эта стала мне как-то неприятна… После того что я узнал от Бори и после разговора с Ларисой, у меня стали появляться какие-то смутные подозрения.

Даже не подозрения, в подозрения это чувство еще не оформилось. Просто у меня появилось ощущение, что тут что-то нечисто… Какой-то «крутеж»… Проданные внезапно все вещи Василия, например. Продал ли он их вообще? И зачем? И где в таком случае деньги? И почему Лариса просит взаймы?

Все эти вопросы отдавали чем-то нехорошим, неискренностью, и у меня складывалось против моей воли ощущение, что вокруг трагической смерти брата происходит что-то темное… Ответов на все вопросы у меня не было, и я видел, что никто не собирается мне их давать. Иногда я успокаивал себя мыслью, что следствие во всем разберется, но потом останавливал свои надежды… Тем не менее я все время чувствовал, что Лариса не искренна. Я не знал о причине этого, но понимал, что это так. Как пелось в старинной песенке Булата Окуджавы:

Они встречают нас и вводят в дом,

А в доме нашем пахнет воровством…

Так же вот и Лариса встретила меня и ввела в дом моего убитого брата, но в доме сразу же я учуял запах воровства… Поэтому мне не хотелось оставаться тут, и я решил ухватиться хоть за что-то и исчезнуть. Поминки все равно закончились и следовало заняться чем-то иным…

— А куда можно поехать? — спросил я у Шмелева.

— Есть одно место, — сказал он и вдруг подмигнул мне и Боре. — Хорошее место. Можно расслабиться.

— Не, — вдруг сказал Боря. — Я не поеду… Вы извините, у меня еще дела есть. Я совсем забыл.

Видно было, что никаких дел у него нет, просто он не хочет никуда с нами ехать. Да он и не пытался особенно скрыть надуманности причины своего отказа. Мне на секунду стало неудобно перед другом своего брата, и как бы в свое оправдание