Обретение Родины - Бела Иллеш

По прибытии в Мукачево подполковник Чукаши-Хект подробно осведомил обо всем происшедшем начальника расквартированного в городе отряда гестапо майора фон Кюхне.

— Гм… Хорти… Значит, и он туда же?.. Гм… Ну что ж, ладно.

Распрощавшись с подполковником, фон Кюхне немедленно отослал шифрованную телеграмму в главную ставку Гитлера на имя генерал-майора Мюнихрейтера, а тот направил самолетом в Будапешт двух своих офицеров.

В Будапеште эмиссары Мюнихрейтера в течение полутора часов обсуждали обстановку совместно с немецким Посланником Везенмейером, после чего вылетели обратно в ставку Гитлера.

4. Огни

Дюла Пастор сидел, завернувшись в шинель, на пне и смотрел на мерцание затухавшего костра, уже сильно подернутого пеленой пепла. Пепел все заметнее покрывал костер, хороня под собой огонь. Какой-нибудь отдельный уголек бледно вспыхивал всего на какую-то долю секунды.

Окружающий лес безмолвствовал. С тех пор как чащу наводнили более сильные и кровожадные существа, и волк, и лиса, и кабан страшились ночи.

Дюла обошел поляну, проверил посты.

— Все в порядке, товарищ Пастор!

— Как только появится Ковач, скажите ему, чтоб зашел.

Ленивый, еле уловимый ветерок сдувал с затухающего костра тонкий слой золы, и огонь метался в предсмертных судорогах.

«Н-да! — молвил про себя Дюла. — Подожгли полмира собирались заграбастать все на свете, а нынче, гляди-ка, до чего хвост поджали! Ни дать ни взять побитые псы… Высшая раса! Завоеватели!..»

Пастор сплюнул в костер.

Партизанский отряд имени Ракоци, которым командовал Пастор, был сброшен на парашютах на южные склоны Карпат, в родные места Дюлы, как раз в то время, когда гитлеровцы устанавливали свою артиллерию в железобетонных и бронированных дотах по всему Карпатскому хребту. Ценой больших затрат и двухгодичного труда им удалось возвести так называемую укрепленную «линию Арпада»[43] и немецкие и венгерские фронтовые газеты спешно оповещали мир, что все усилия русских заранее обречены на провал — Карпаты взять невозможно.

А теперь те же немцы лихорадочно трудились над заминированием «линии Арпада» со всеми ее укреплениями, мостами и виадуками. Пока шла подготовка к взрыву укреплений, газеты надрывались криком:

«Все силы на защиту Карпат! Не пропустим русских через Карпаты!»

Дюла шевелит хворостинкой потухший костер. Внутри, под золой, он еще пышет жаром, и подброшенная в него сухая ветка мгновенно вспыхивает.

Раскладывать костер поблизости от противника — легкомыслие. Каждый солдат это правило знает и в собственных же интересах придерживается его. Даже курить разрешается, лишь прикрывшись плащ-палаткой. Две-три недели назад Пастор строго наказал бы партизана, осмелившегося разложить ночью костер. Да и днем с этим делом следовало обращаться крайне осторожно — дым тоже мог навлечь опасность.

Но сейчас?.. Времена изменились. Раньше немецкие ночные патрули неустанно выискивали отблески огня и вынюхивали дым костров, хорошо зная, что, где замечен костер, там надо искать и партизан. А теперь полевые жандармы приглядываются к огням и принюхиваются к дыму костров исключительно для того, чтобы обойти место, где партизаны разбили свой стан.

Нынче запретные огни своим трепещущим пламенем прорезали ночь от самого Ужгорода до Марамуреша, от Верецка до Мукачева. Костров было великое множество, не меньше, чем звезд на небе. Среди их огней, сквозь клубы дыма то тут, то там пробивалось зарево подожженных немцами деревень.

Разжигали костры и украинские крестьяне, изгнанные из своих домов немецкими жандармами. Жгли костры и лесорубы, побросавшие свои жилища и ушедшие в горы, с тем чтобы присоединиться к партизанам. Законы войны крестьянам и лесорубам были знакомы хуже, чем партизанам. Однако больше всех раскладывали костры солдаты 1-й гонведной армии, рассеянные на пространстве между Унгой и Марамурешем.

Одни разжигали костер, чтобы предупредить скрывавшихся по лесам дезертиров: не ходи, мол, сюда, здесь тебя схватят. Другие, напротив, звали их к себе. Дезертиры тоже палили костры — кто чтобы отогнать страх, кто потому, что ни черта не боялся. Были и такие, которым уже стало все безразлично. Они разводили костер от нечего делать: «Надо же чем-то заняться! Теперь нам сам господь бог не поможет!»

Пастор запретил своим бойцам раскладывать по ночам костры и добился выполнения этого приказа. А сегодня сам первый разложил огонь, после того как отправил Ковача и двух партизан к гонведам стрелкового батальона, долгое время охотившегося за отрядом Ракоци.

Было пятнадцатое октября 1944 года.

Дюла подбросил в костер свежих веток. Сырое дерево зашипело, задымилось, валежник затрещал и вспыхнул. Осунувшееся лицо Пастора озарилось отблеском пламени. Едкая слеза заволокла глаза не то от огненных языков и их горячего дыхания, не то от нахлынувших нежданно воспоминаний и дум.

Вот уже немало дней сражается он на родной земле. За это время партизанская судьба четыре раза заносила его по соседству с лесным домиком, где он оставил свою семью. Иногда случалось проходить так близко от дома, что Дюле чудилось, будто он слышит детский плач.

И вот вчера вечером именно интересы отряда заставили его переступить порог родного дома. Отряд имени Ракоци был атакован с севера батальоном СС, с юга — двумя ротами венгерской военно-полевой жандармерии. У врага автоматы и минометы. Путь на запад отрезан извилистой, взбухшей от обильных дождей рекой Латорцей. Отступить перед превосходящими силами противника можно было только на восток, как раз по дороге, проходящей мимо его дома.

Путь партизанам неожиданно перерезал один из гонведных батальонов. Занять оборону пришлось возле родного дома всего в нескольких сотнях шагов от лесной сторожки.

Бой развертывался медленно и принял затяжной характер.

В полночь сторожка загорелась от минометного обстрела. Пастор оборудовал свой командный пункт в двухстах метрах от нее, и дом не был ему виден. Но когда вспыхнула кровля, зарево ярко осветило позиции партизан.

— Надо поскорей разобрать сторожку, Марци! — приказал Пастор Ковачу. — Сбить огонь любой ценой! Слишком уж хороший ориентир для врага.

Через четверть часа Ковач доложил, что пожар удалось потушить.

— Семью мою видел?

— Дом пуст, Дюла! Двери заколочены.

— Пуст?

Бой закончился на рассвете. Полевые жандармы и эсовцы отошли.

— Хотят нас выманить из леса. Выставь кругом дозоры. Растолкуй ребятам, пусть будут начеку!

Туша пожар, партизаны снесли с лесной сторожки ее дранковую кровлю. Домик был сложен из бревен. Пастор вошел в дом. Горница и кухня зияли пустотой. Пастор поднял с пола глиняный черепок, долго смотрел на него, выронил… Прошел в другую комнату…

— Загляните в погреб, может, найдется чего-нибудь перекусить, — сказал он немного погодя.

Партизаны нашли в подвале картошку и капусту.

— Ко времени!

Вот уже двое суток, как отряд отрезан от снабжающих его продовольствием деревень. Сегодня партизаны пообедают капустой и печеной картошкой.

Пастор не ест.

— Ешь, Дюла! — упрашивает Ковач.

— Я не голоден.

— А ну, погляди мне в глаза… Поверь, я понимаю твои чувства. Но и ты нас пойми… Отряд нуждается в тебе, в твоих силах, смекалке…

— Как ты думаешь, Марци… Увижу я своих?

— Наверняка, Дюла!

Ковач убежден, что борьба за свободу завершится победой. Но знает он и то, что она еще потребует много крови и жертв. Только одного не может он себе ни на минуту представить: что в этой борьбе могут пролить кровь самые близкие сердцу люди. Бывают тяжелые минуты, когда и его охватывает беспокойство. Но каждый раз он гонит от себя эту мысль.

— Скоро теперь, совсем скоро увидишь ты, Дюла, свою семью! Ребятишки за три года небось здорово выросли!

И снова Пастор возле костра.

Пока он сидел, глядя на огонь, и лихорадочно вспоминал подробности недавних боев, слух его напряженно ловил лесной шум. Скоро ли вернется Ковач? И с чем он придет?

Он опять обошел посты и вернулся к костру.

Ему хотелось представить, какой станет жизнь, когда вся страна будет принадлежать народу.

«Не придется, значит, больше дрожать перед исправником и управским секретарем?.. Перед приказчиком и жандармом?.. Перед судебным исполнителем?.. Не надо будет страшиться безработицы?.. А голод? Неужели станет возможным не бояться завтрашнего дня?.. И мой сын пойдет учиться?.. А жена… Трудно, очень трудно вообразить тот новый мир».

Пастор вскакивает на ноги.

— Да, так оно и будет! — вполголоса говорит он.

Огонь окрашивает в бронзовый цвет лицо Дюлы, кидает темно-алые блики на его зеленую форму.