Тихушник - Александр Федорович Бабин

рационах положены кашки, супчики, разная выпечка, — а икра строго запрещена. Мы, врачи, обязаны по инструкции сообщать о массовых отравлениях, — а вдруг диверсия? Откуда нам знать причину отравления? Компетентные органы обязаны этим заниматься, вот я и написал прокурору. Главврач, оказывается, уже был в курсе отравлений, — в несколько поликлиник города обратились ребятишки с таким же диагнозом, и все говорят, что кушали в школе икру.

— Ладно, не расстраивайся, слушай, что тебе говорит начальник. У тебя осталась копия заявления и список ребятишек, поступивших к вам в травпункт с отравлениями? Я бы это взял себе и по инстанции доложил своему руководству. Шеф у меня — смышлёный мужик, думаю, решит вопрос. Ты не расстраивайся — мы тебя прикроем, чуть чего — вали на меня. Всем говори, кто будет интересоваться: мол, тебя заставил написать заявление сотрудник шестого отдела, грозился в тюрьму посадить, если этого не сделаешь. Понятно? Я по закону о милиции могу принять от любого гражданина заявление. Так, что все стрелы переводи на меня.

— Конечно, есть копии, — я подстраховался. Хорошо, пойдём ко мне, я тебе все документы отдам… Только ты мне перезвони — что решит твой шеф.

— Можешь про всё это забыть. Тебя никто не тронет — ты человек маленький, сделал всё правильно. Мы знаем, кто поставляет продукты на комбинат питания, который обслуживает питанием школы, — это сын мэра. С него и будет весь спрос. Правда, сразу могу тебе сказать продолжение твоей истории. Все обращения ребятишек с отравлениями в травпункт органы власти замнут, если узнают об этом случае. У такой категории людей всё схвачено и за всё заплачено — от прокурора до мэра круговая порука. Не будь Дон Кихотом, — есть один такой в нашем городе, перед тобой стоит. Точнее, был таким, пока ему мозг в один прекрасный момент не «просигналил молотком» — мол, не дурак ли ты, Саня Семёнов, в одиночку биться с ветряными мельницами? У меня хоть пистолет есть за поясом, и есть возможность немного остаться живым, когда решат убрать, — примерно, как за твоё рвение найти справедливость и сообщить в органы прокуратуры. А у тебя и ножичка под рукой нет, чтобы защититься. Не успеешь глазом моргнуть, как окажешься в морге — и то в лучшем случае. В худшем — закончишь, как один наш местный журналист, которого мы всей милицией ищем, и найти не можем. Видимо, на дне реки рыб кормит, или в лесу прикопан под сосной… Я как раз иду из морга, был на вскрытии вчерашнего трупа — тот так же, знаешь, при жизни боролся за справедливость и хотел победить всех своих врагов. Даже мечтал одолеть нынешнего губернатора, — а сейчас находится на небесах, и что печально — не в своих трусах.

— Тебя, Александр, послушаешь, так жить страшно!

— Я же в облаках не витаю, как большинство граждан страны, которых наше правительство кормит обещаниями о скором наступлении «светлого коммунизма». По земле хожу, и всегда босиком. Моей заслуги в этом нет — родители у меня порядочные, воспитывали по старинке: не обманывать и не воровать. Я предпочитаю придерживаться такого образа жизни — денег, правда, в карманах нет, зато сплю спокойно.

— В наше время трудно жить с таким взглядом на жизнь — недолго и зубы положить на полку, — сказал врач и задумался. Видимо, за лечение больного берёт деньги немалые, а бюджет страны и свои пациенты ему — по барабану.

— Жить не трудно. Умирать — да. Что скажут люди на твоих похоронах — слова искренние, или для проформы, как те ораторы, когда хоронят президентов, директоров заводов… да всю эту шушеру, которая обобрала всех людей до нитки? Вот этого я и боюсь. Спрос будет на небесах, — там мы за все свои поступки и ответим. А на земле, какой спрос? Так, одни только цветочки — лютики-ромашки. Ладно, что об этом говорить… Давай документы, и я пошёл дальше, — биться с ветряными мельницами.

— Ты где столько времени пропадал? Уже четыре часа, я же просил после обеда ко мне зайти, — сказал Палыч, когда я вошёл к нему в кабинет со стопкой документов.

— Палыч, я не по личным делам ходил. Всё по работе. И обеда у меня ещё не было. Для вас у меня есть подарок — так сказать, жертвую с лёгкой руки, отрывая от сердца.

— Что за подарок?

— Выбирайте — орден за безуспешную службу в органах МВД за подписью президента, или землю под очередной гараж и дачу?

— Конечно, землю! У меня медалей, как у Брежнева! Давай без шуток, что ещё «накопал»? По глазам вижу — опять куда-то вляпался…

— Слово-то какое мне подобрали — «вляпался»! Я бы заменил его на иное. Вот «премия» мне уже больше по душе…

— Будет тебе и премия, и какао с чаем, — говори.

— Докладываю: был в морге, там всё нормально — тишина и покой. Сам бы отдохнул в нём с недельку, да дела поджимают. Никто из покойников не хочет возвращаться обратно в наш грешный мир — в том числе и наш вчерашний жмурик. Пули передал в прокуратуру; следак обрадовался, что они все целы и не потерялись в морге. Сегодня же их отправит нашим экспертам, — думаю, дня через два от них будет результат. Возможно, автомат, из которого они были выпущены, раньше был засвечен, — тогда можно будет о чём-то стоящем говорить, сейчас — только зря тратить время. На пути в прокуратуру небеса меня наградили ценной информацией — дали возможность пообщаться с врачом из травмпункта. Он, как и я, «немного больной на голову», — борется с ветряными мельницами. Врач передал мне документы, за которые мэр и его сын могут вам предложить большие деньги, чтобы их заполучить и уничтожить. В них просматривается состав преступления предусмотренными статьями от 40 по 200 — «вплоть до расстрела». Конечно, я преувеличил, — расстрела им не светит, как и пожизненного срока не дадут, а вот лет пять дать могут. Речь идёт об отравлении школьниками просроченной икрой, которой их угостили в школьных столовых. Икра в школьном рационе категорически запрещена Минздравом и ещё кучей всяких надзирающих органов, строго следящих за питанием ребятишек. Но для сына мэра нет ничего запретного — он уговорил директора комбината питания принять просроченную икру, чтобы реализовать в кратчайшие сроки. Эту икру он, куда только не совал — в торговые сети, дома престарелых, детские садики, — и всё безуспешно: отказывались брать. Никто не хотел с ним разделить дальнейшую судьбу — находиться в соседних камерах, когда их возьмут за одно место органы доблестной милиции, которая на страже днём и ночью, —