В краю молчаливого эха - Александр Меньшиков

Прутик поёжился от всепроникающей сырости и ускорил шаг. Ночью лил сильный дождь, оставивший после себя глубокие лужи и непроходимую грязь.

Мысли в голове возвращались к ночным воспоминаниям. Перед внутренним взором вставал тихий образ спящей Агнии… её горячее обнажённое, в чём-то даже целомудренное, девичье тело… распущенные густые волосы, пахнущие отчего-то ромашкой…

Семён тряхнул головой, отгоняя мысли. А они всё одно назойливо теребили душу.

Паренёк, скукожившись, быстро-быстро засеменил в сторону трактира, словно опасаясь чьих-то случайный глаз. В этот миг подумалось, что лишь только стоит кому-то окинуть взглядом Прутика, то он сразу сообразит, чем тот ночью занимался.

Надо придти раньше, чем пробудится Бор. Не хочется, чтобы он расспрашивал где был, что делал…

Сегодняшнее пробуждение было сладким. Рядом любимая… её глаза заглядывают в само нутро парня… в саму душу… словно ищут ответы на свои несказанные вслух вопросы…

Потом был долгий-долгий поцелуй. Ласковый шёпот… Прутик вновь признаётся в любви… Агния опять говорит про его добрые глаза.

— Таких не ни у кого… ни у кого…

Прутик смущенно улыбнулся. Слова приятные, но слишком уж хвалебные.

— Останься на минутку… на одну минутку, — шепчет в ухо Агния.

Одеяло сползло вниз, обнажив её плечи и грудь. Семён вдруг оробел, его лицо покрылось стыдливыми пунцовыми пятнами.

А, может, ну его всё в болото? Может, остаться? И не на минутку?

— Мне с тобой хорошо, — признался Семён, зарываясь лицом в волосы Агнии…

Тут Прутик споткнулся, чуть не шлёпнулся в грязь.

— Да что б тебя! — тихо выругался парень. — Так торопишься, что под ноги не смотришь.

Семён огляделся и снова продолжил свой путь. В этот раз он уже внимательно глядел вниз.

Мысли сосредоточены… участок трудный: густая трава, слева глубокая лужа, справа гнилой покосившийся забор с зарослями крапивы…

Прутик осторожен, ведь упасть ему совсем не хочется. И из-за этого он не увидел невесть откуда возникшие на его пути людские фигуры. Только получив сильный тычок в бок, и свалившись при этом в ту грязь, которую так старался обойти, он понял, что произошло нападение.

«И Бор же предупреждал!» — мелькнуло в голове.

И тут снова удар. И в этот раз в ухо.

Зашумело… засвистело… мир перед глазами закружился… Потом, кажется, Прутика куда-то поволокли… Чужие голоса пытались прорваться сквозь тугую пелену…

— … мешок… на голову одень! — Семён еле-еле разобрал слова нападавших.

— Угу!

И тут громогласное: «Ка-а-ар!»

Все вздрогнули. Даже Прутик. Его голова с трудом повернулась, и глаза выхватили на ветке огромную ворону. Она недовольно глядела на людей внизу.

— Жирная, тварюка! — прошепелявил кто-то слева.

— Ка-а-ар! — гаркнула птица, вытянув шею.

И тут же ещё: «Ка-ар-х-х! Ка-ар-х-х!» Это вторили ещё две вороны. Одна примостилась на заборе, другая на крыше дома.

— Вот суки! Развелось же гадин!

— Ага, — согласился другой голос. — На Битом тракте, говорят, половина деревьев в их гнёздах. Как едешь, орут благим матом.

— Ты глянь, какие страшные! Народит же Сарн таких тварей!

— Сарн… или Нихаз… кто его поймёт.

— Чо спим? Мешок ему на голову! — воскликнул третий человек. — И ходу отсюда!

Мир тут же погрузился в темноту. Кажется, действительно натянули мешок. Но перед этим, Семёну вдруг показалось, что из тумана вырвалась огромная крылатая тень.

Прутик получил увесистый удар под рёбра. Из головы всё мигом вылетело: и тени, и вороны… Удар был такой, что воздух из лёгких тут же улетучился. Семён стал задыхаться, всё закружилось… и кружилось… и кружилось…

Лишь спустя какое-то время, Прутик понял, что просто валяется на земле. Никто его не несёт. Никто не тащит. Не бьёт.

Издалека слышится характерный лязг железа, тонкие людские вскрики, хрип… И снова громогласное «кар», а спустя мгновение темень прошла. Мешок был сдёрнут с глаз.

— Цел? — голос принадлежал Бору.

— Ч-что? — просипел Семён, крутя головой по сторонам. — Что произошло?

— Что да что! Цел, тебя спрашиваю? Хорошо ночку провёл? Вижу, что неплохо.

Бор поднялся. В его руках тускло блеснули окровавленные клинки.

Северянин небрежно смахнул с них кровь и подошёл к каким-то телам.

— Кто это? — непонимающе, спрашивал Прутик.

— Друзья! — ухмыльнулся Бор.

Судя по всему, это и были те самые незнакомцы, что напали на Семёна. Только двое из них всё ещё подавали признаки жизни. Один полусидел, прижимая руки к животу и судорожно глотая воздух. Второй — здоровенный толстяк, скорее всего, уже кончался.

Бор убрал клинки и с довольной улыбкой подошёл поближе. В его руке будто сам собой вырос нож.

— Ну, здравствуй, Сом! — гаденьким тоном проговорил северянин.

Толстый громила повернул голову и застонал.

— Узнал? — всё тем же тоном спрашивал Бор.

Он резко опустился вниз, и одним коленом надавил на грудь полуживому Сому.

— Вот, Прутик, изволь познакомится. Это Часлав Северский! На Новой Земле он со своими дружками хотел отправить и меня, и мою жену в чистилище. А я, как видишь, ещё живой.

Толстяк захрипел. Он попытался скинуть давившую в грудь коленку, но сил уже не было.

— Видно у вас, Северских, судьба такая, — захохотал Бор. — Вот что, братец! Коли скажешь, кто вас послал, умрёшь легкой смертью.

Прутик сразу понял, что Часлав ничего не скажет. В его глазах было столько презрения, столько ненависти, сколько бывает у человека, которому уж нечего терять.

— Жа-аль, — прохрипел Сом, — что я-я… тогда… не вспорол пузо… твое-ей сучке…

И Северский хотел ещё плюнуть.

Но Бор вдруг поднёс нож и, как Прутику показалось, медленно-медленно, совсем неторопливо принялся резать горло. Семён вздрогнул и даже ойкнул.

Ноги толстяка странно дёрнулись и затряслись в нервной пляске.

Что-то лопнуло, захрустело… во все стороны била кровь… А Бор продолжал резать, второй рукой держа голову Часлава за волосы.

Прутику казалось, что прошло около часа, хотя на самом деле несколько минут. Парень закрыл руками рот, не в силах ни сказать, ни вскрикнуть.

Даже когда голова была полностью отделена, ноги Северского всё ещё продолжали дрожать. Бор поднёс к своему лицу нож и демонстративно облизал его кончик. Прутик даже крякнул от неожиданности и поморщился, мол, как можно подобное делать… Как можно вообще пробовать человеческую кровь! Это же кощунство! Грех! Варварство! Сарн такого никогда не простит!

Или у северян, живущих на далёком Ингосе, так принято? Вот уж точно потомки каторжников! У них у всех, наверное, такая жестокость в крови!