Выбор - Анна Белинская

— Просил? В том-то и дело, что ты не умеешь просить. Ты приказываешь, — орет.

Почесываю затылок. Ну окей, блин.

Я не умею просить. Да.

Не научили!

Я вырос в категоричных «должен» и «обязан». Отец отдавал приказы, не терпящим возражения тоном, поэтому просить было бесполезно. На любую просьбу я получал один и тот же вопрос: «А что ты для этого сделал?».

Я перестал просить.

Навсегда.

Не спрашиваешь — не получаешь отказ, вроде как удобно всем.

И пока я ухожу в гребанную рефлексию, происходит то, к чему я не был готов априори.

И никогда, уверен, не буду.

Она начинает реветь.

Не просто по-девчачьи капризно хныкать, а горько, навзрыд, громко реветь, захлёбываясь собственными слезами.

Я ненавижу слезы.

Насмотрелся в свое время на мать.

Слезы — это именно то, что не подвластно контролю и пониманию.

Я боюсь слез, боюсь беззащитности и уязвимости в этот момент. Я не знаю, что с ними делать.

Слезы — это слабость, и только сильный человек может ее так открыто обнажать.

Слезы пугают, поэтому рефлекторно срабатывает механизм самозащиты. А лучшая защита, как правило, нападение.

Поэтому слезы вызывают у меня приступ агрессии.

Я злюсь, да.

Я орал на мать во время ее истерик, а она сильнее тонула в собственном отчаянии.

И сейчас я хочу наорать на девчонку. Нагрубить, встряхнуть, сделать хоть что-то, чтобы она не ревела.

Но я, зараза, не могу.

НЕ МОГУ!!!

Вместо этого я паркуюсь под запрещающим знаком, отстегиваю свой и ее ремни безопасности, притягиваю к себе и качаю.

Качаю как маленькую девочку.

Она утыкается макушкой мне в грудь и жалобно всхлипывает, а я вдыхаю медово-яблочный аромат ее волос и улыбаюсь.

Улыбаюсь, блин.

Дурак, я знаю.

— Сашка, — само по себе вылетает из меня, и мы оба вздрагиваем.

Она поднимает на меня свои красные, заплаканные глаза и удивленно смотрит.

Я никогда не называл ее по имени, даже в своих мыслях. Намеренно хотел обезличить, обидеть, задеть.

Ворох унизительных прозвищ и ни разу по имени.

Почему-то считал, что обращение по имени слишком лично, глубоко, интимно. Это другая ступень отношений, где есть доверие, близость, забота…

Мой личный возведенный барьер, переступив который обратной дороги не будет.

Ты хочешь перешагнуть этот барьер, Филатов?

Ты уверен?

Я не знаю. Но чувствую, что так правильно.

Я научился чувствовать…

— Прости. Черт, — сжимаю кулаки. — Саш, не плачь, пожалуйста, — поразительно, как легко мне удается произносить ее имя.

Хочу говорить его чаще, смаковать каждую букву имени и наслаждаться звучанием.

Пздц, как хочу. Это как глоток свежего воздуха после смрада.

Как горбушка хлеба для оголодавшего.

Как капля воды для иссохшего цветка.

Саша.

Александра.

Нет, никакая не Александра.

Сашка! Моя Сашка…

— Ну почему ты такой? – поскуливает она и вжимается мне в грудь.

Моя футболка напрочь пропитана ее солеными слезами, но мне плевать.

— Шикарный? — укладываю подбородок ей на макушку.

Зеленоглазая тихонько хрюкает.

Чувствую, как расплываются ее губы в улыбке прямо на моей груди.

— Шикарный, — обреченно соглашаясь, вздыхает она.

Не в курсе, сколько вот так мы сидим. Но я не спешу. Я нашел всё, что мне нужно.

— Я кушать хочу, — лопочет.

Ох, ты ж моя маленькая…

Кушать хочет малышка…

Отстраняю ее, но не выпускаю из рук.

Рассматриваю отекшее лицо, яркие веснушки и слипшиеся ресницы. И даже в таком виде она возбуждает меня до каления. Я, черт возьми, дурею от нее.

— Что ты хочешь? Заедем куда-нибудь? — поглаживаю скулу, стираю пальцами влажные дорожки слез.

Она успокаивается. И это я тоже чувствую. С ней я чувствую всё.

Девушка задумывается, а затем отрицательно качает головой.

— Домой. Пицца. Десерт, — улыбается хитро-хитро.

Внутри срабатывает колокольчик. Долбанный колокольчик звенит во мне.