Вся правда о нас - Макс Фрай

В кабинете Шурфа царил полумрак. Только в дальнем углу горел маленький газовый фонарь; его бледный голубоватый свет выполнял скорее декоративную функцию, чем практическую. Но моего друга это совершенно не смущало, он сидел за письменным столом, уткнувшись в какие-то самопишущие таблички и внимательно их читал. На меня даже не взглянул. Сразу видно, что конец года не за горами.

— Эй, я уже пришёл, — сказал я.

— Это довольно сложно не заметить. Садись и рассказывай, что у тебя случилось.

Глаз он на меня так и не поднял. Что, впрочем, как раз ерунда, этакое своеобразное бюрократическое пижонство — я тут у нас владыка Мира, ежечасно погибающий под грудами бумаг и снова возрождающийся к жизни, великая мистерия, вам, простым смертным, и не снилось. Время от времени на него это находит, особенно от усталости; в общем, я привык.

Хуже другое: Шурф мне не обрадовался. Не притворился равнодушным, что, как раз обычное дело, а действительно совершенно не обрадовался. На самом деле. Нет.

Обмануть меня довольно легко, но только не в подобных вопросах: я чувствую чужое настроение, а уж его настроение — и подавно. До такой степени, что оно автоматически становится моим. Поэтому как бы мастерски мой друг ни прикидывался самым занятым человеком в Мире, сколь бы убедительно ни сравнивал получасовый перерыв в работе с крупномасштабной катастрофой вроде наводнения, на ликвидацию последствий которого понадобится куча сил, я всегда пропускал его сетования мимо ушей. Говори, что хочешь, дружище, если это тебя развлекает, всё равно ясно, что ты мне рад, иначе давным-давно оставил бы тебя в покое. А так — не оставлю, и не проси. Потому что радость — упражнение, которое мрачным типам вроде нас следует выполнять ежедневно, чтобы не утратить сноровку, это я знаю точно. И делаю что могу.

То есть, регулярно обрушиваюсь ему на голову в самый неподходящий момент — ради искр, всякий раз вспыхивающих от этого удара.

Но сегодня никаких искр не было. И их отсутствие встревожило меня куда больше, чем все прочие новости вместе взятые.

— Так, — сказал я. — Что у тебя стряслось?

— Не у меня, а у тебя. Это ты не далее как четверть часа назад сообщил, что тебе нужна помощь. А я всего лишь согласился её предоставить.

Ну… да.

— Поэтому садись и рассказывай, — велел Шурф. — Если тебе кажется, будто я отвратительно себя веду, ты, скорее всего, прав. Но у меня сам видишь, что происходит, — он провёл рукой над столом, как бы приглашая меня оценить масштабы постигшей его бюрократической катастрофы. — Это продолжается уже третий день, и конца не видно.

Ладно, предположим. Я даже не стал напоминать: «А кто недавно хвастался, будто так лихо перекроил расписание, что высвободил себе для жизни чуть ли не полдня?» Все мы время от времени становимся оптимистами без особых на то оснований. Вот и сэр Шурф дал маху, вопреки моей внутренней легенде, будто он — сама безупречность. Но это уж точно не беда.

— Перед тем как явиться сюда, ты намеревался сойти с ума, — любезно подсказал Шурф. — По какой причине?

— Урдерцы, — объяснил я. — «Свет Саллари». Дигоран Ари Турбон и компания. Во-первых, они за каким-то лешим представились нам именами деревьев. Оказывается, у урдерских прибрежных деревьев есть имена, и они, в отличие от человеческих, всегда состоят из трёх частей. Такое вот странное правило.

— В доступных мне источниках об именах деревьев не было сказано ни слова, — флегматично заметил Шурф. — Очень интересно.

Он врал. Ни хрена ему не было интересно, это я чувствовал так же ясно, как отсутствие радости по поводу моего появления.

Но ладно, нет так нет. Просто человек устал. Настолько, что забыл, с каким энтузиазмом рассказывал мне об урдерских прибрежных деревьях всего несколько дней назад. И как тогда горели его глаза. Бывает.

— Однако мне, в силу особенностей моего характера и житейского опыта, непросто понять, каким образом подобное открытие может привести человека на грань безумия, — добавил мой друг. — Даже если этот человек ты. Всё равно причина явно недостаточная.

— Имена деревьев — это просто вишенка на торте, — вздохнул я. — Последняя капля. Контрольный выстрел в мою бедную голову.

И пересказал ему всё, что успел узнать за этот долгий день. Старался излагать коротко и последовательно. Только факты, без комментариев. Ну, почти без. Всё-таки манеру говорить вот так в один миг не изменишь.

— Да, довольно любопытно, — равнодушно согласился Шурф, когда я умолк.

Довольно любопытно! Довольно!! Любопытно!!! И это всё?!

Мать твою.

— В доме чангайского посла перед каждым ставят стопку специальных тарелок для битья, — сказал я. — Чтобы дать всем участникам трапезы возможность в любой момент выразить охватившее их возмущение. Жалко, что у тебя таких нет. Я бы сейчас грохнул парочку.

— Извини, что плохо подготовился к твоему визиту. Не знал, что тебе по вкусу чангайские обычаи. Впредь постараюсь это учитывать.

Так уже лучше, конечно. Практически как в старые добрые времена. В смысле, три дня назад.

— А собственно, какого рода помощи ты от меня ждёшь? — спросил Шурф. — Я уже говорил, что не являюсь знатоком урдерских обычаев. И тех сведений, которые мне удалось почерпнуть из нашедшихся в нашей библиотеке источников, к сожалению, явно недостаточно, чтобы найти ответы на занимающие тебя сейчас вопросы. Там не было информации даже о традиции давать имена деревьям. О большем уже не говорю.

— Во-первых, мне было нужно, чтобы ты меня выслушал.

— Прекрасно. Я это сделал.

— Да, спасибо тебе. Кроме того, я хотел попросить тебя поискать в библиотеке сведения о способах исчезать вместе со следом. Ясно, что обычная невидимость и Тёмный путь — не вариант…

— Не вариант, — согласился Шурф. — Я безусловно выполню твою просьбу, как только смогу выкроить хоть немного времени. Но, по правде сказать, заранее сомневаюсь в успешном результате поисков. Если бы такой способ существовал в рамках одной из описанных магических традиций, я бы о нём знал. Я не специалист по урдерской культуре, это правда. Но о магии знаю довольно много. Особенно о тех её областях, которые имеют хоть какое-то отношение к способам скрываться и разыскивать. Всестороннему изучению этих вопросов я посвятил около двухсот лет. Не следует недооценивать мою профессиональную эрудицию.

— Ладно, — согласился я. — Не буду недооценивать. Просто всегда остаётся надежда…

— Тебе, насколько я помню, ещё много лет назад объяснили, что надежда — глупое чувство. Удивительно, что ты по-прежнему продолжаешь за неё цепляться, — холодно сказал он.