Змеиный клубок - Леонид Влодавец

Лехе как-то неприятно стало. Эти-то при чем? Ну, Севка, конечно, к истории с Митрохиным имел какое-то отношение, даже, кажется, с Бароном имел несчастье познакомиться. А Ванька? Этот вообще никого не трогал, крутил себе баранку, сшибал деньгу помаленьку и без излишеств… Куда они там еще влипли?

— А что с ними такое? — спросил Коровин вслух.

— Да вот, понимаешь, незадача небольшая вышла. Когда тебя с Ольгой какие-то нехорошие люди увезли, а потом по телевизору кусочек из твоей большой речи показали, друзья твои, Сева с Ваней, и примкнувший к ним гражданин Абрамян направились в областную администрацию, рассказали, какой ты хороший, а потом приняли участие в розысках, проводившихся на территории бывшего совхоза в селе Додонове. В овощехранилище. То есть там, где ты находился до переселения в Спецовку. С гражданином Абрамяном, к сожалению, произошел несчастный случай. Ехал он на своем любимом «Опеле» и боднулся лоб в лоб с «КамАЗом». Умер по дороге в больницу, в машине «скорой помощи». А вот Сева и Ваня примерно в это же время, будучи в нетрезвом состоянии, учинили в облцентре хулиганский дебош, оскорбили действием сотрудника милиции. Сейчас сидят, дожидаются результатов предварительного следствия. Хотя вообще-то, скажу тебе по большому секрету, должны они были не сидеть, а лежать, и даже не в больнице, а на кладбище.

— Это почему же? — на полном серьезе ахнул Леха. — За что?

— Много знают. Была такая угроза, что выпьют они вместо водочки метанола и перейдут в спокойный разряд. Но я, лично я, прошу это в протокол занести, постарался, чтоб они не только не хлебали такой дряни, но и от обычного дебоша сильно не пострадали. Сидят вопреки обычному порядку вместе, в хорошей тихой камере, с добрыми интеллигентными людьми, которые с них пылинки сдувают, вплоть до особого распоряжения, конечно. Мне очень даже немалых затрат стоило, чтоб товарищ Пантюхов утвердил такой порядок работы, а не вернулся к первоначальному варианту с метанолом. Понимаешь, Алексей Иванович?

— В общих чертах… — пробормотал Леха.

— Надо не в общих чертах, а конкретно понимать. Я их живыми оставил, так сказать, как гарантию твоего благородного и добропорядочного поведения. Пантюхов это понимает так, что при твоей попытке сделать какой-нибудь финт ушами вроде того, что вы сейчас с дядюшкой запроектировали, ты должен знать: Сева с Ваней свои триста граммов метилового все-таки хлебнут. Бывают, знаешь ли, недосмотры, когда спиртное в камеры проносят. И даже если пить не захотят, все равно могут, шутки ради, прямо в глотку закачать… Нравы нынче суровые. Конечно, они тебе не братья, не сваты, но все-гаки не чужие. Значит, есть надежда, что ты их пожалеешь.

— Понятно, — пробормотал Леха, — стало быть, теперь это надо понимать так, что все это нехорошее с ними будет, если мы с дядей Сашей вас, извиняюсь, в дураках оставим.

Очень правильно понял. А говоришь — дурак.

Значит, Севка с Ванькой будут сидеть до тех пор, пока мы с дядюшкой вас за бугор не вывезем?

— И даже немножко дольше, если, допустим, твой дядюшка или ты не отстегнете мне маленько для спокойного существования.

А как мы, интересно, узнаем, что их отпустили? — спросил Леха.

Ну, это не проблема. Можно будет какого-нибудь правозащитника или журналиста снарядить, съездит и проверит.

— Но ведь тут Пантюхов останется, между прочим, — заметил Леха, — ему, наверно, не понравится, что те, которые должны были помереть, живыми разгуливают.

— Не останется тут Пантюхов, — сказал Воронков. — Может так случиться, что он здесь больше чем на неделю не задержится.

— Это по какой же причине? — спросил Леха.

— Можно подумать, ты не знаешь… — прищурился полковник.

В точности — не знаю, — сказал Коровин вполне откровенно, — только слышал, будто это дело зависит от того, что знают Ольга Пантюхова и Галина Митрохина.

— Верно подмечено. Но Галина ушла, и только от меня зависит, когда, где и в каком состоянии она будет найдена. А Ольга… Ну, и с ней можно общий язык найти.

Как же это вы найдете, если сегодня с нами улетите?

— Знаем, не протреплемся… — сказал Воронков с усмешкой. — Ладно, пора заканчивать беседу, а то Пан и вправду заволнуется…

Догнали они, точнее, встретили спутников по прогулке уже в то время, когда те, дойдя до конца аллеи, возвращались обратно.

Пантюхов даже не обратил внимания на то, что Леха с Воронковым вернулись. Он по-прежнему увлеченно беседовал со старшим Коровиным. Зато Ольга, со скучающим видом при сем присутствовавшая, увидев Леху, оживилась и вновь подцепила его мод руку:

— Ну, поговорили? Все небось о банке, о банке… — И тихо добавила: —…Трехлитровой…

Леха ухмыльнулся, хотя после разговора с Воронковым у него появились серьезные опасения за Ольгино самочувствие. Уж этой-то красотуле при ее страсти к спиртному совсем нетрудно будет устроить отравление метанолом, перекрашенным в коньячные цвета. Насчет «общего языка» с Ольгой, который вроде бы собирался найти Воронков, Коровин серьезно сомневался. После того как Воронков пообещал такую веселую смерть Ваньке и Севке, вполне логично было предположить, что полковник такие простые решения очень одобряет. А при всей своей личной гуманности Леха не мог не согласиться, что ввиду бегства Галины Митрохиной самым простым и быстрым способом предотвратить нежелательный сигнал в Москву являлось именно устранение Ольги.

— Значит, летишь с дядей в Москву? — спросила Пантюхова. — И без меня… Жалко! Давно не была.

Леха увидел легкое беспокойство в глазах Воронкова. Нет, он напрямую не говорил Коровину, что ликвидирует невесту. Вроде бы нечего беспокоиться, что лже-банкир его заложит, — подстраховался. И все-таки волнуется. Значит, точно, умыслил пакость, какую-то.

Конечно, можно бы и не беспокоиться насчет Ольги. Ну потрахались пару раз, ну поболтали по душам. В конце концов, какой он там по счету у этой самой Пантюховой, догадаться нетрудно. Дай Бог, чтоб не с трехзначным номером. У нее на это дело тормозов нет. Замуж ей братец велел выходить, небось пообещав, что скоро овдовеет. Да если б и не овдовела, то Леха при ней состоял бы так, для официальных приемов и торжественных случаев. Ну, еще, наверно, для того, чтоб детям фамилию и отчество давать, которых Ольга от скуки в подоле приносить станет. Хотя, наверно, это последнее навряд ли, потому что такие бабы, как она, рожать не любят. Это больно и фигуру портит. Опять же детей надо любить, заботиться о них, переживать. А такие, как Ольга, только себя любят и больше никого.

Но вот что удивительно. Не мог Леха спокойно держать в себе эти подозрения. Да, баба вредная, пакостная, злая, похабная. И как показывал опыт, ей самой ничего не стоит человека убить. Кирпичом по мозгам или пулей в упор. Пьет, гуляет без разбора. Брата родного, у которого на шее сидит, ни в грош не ставит, издевается над ним, как хочет. Митрохина от жены увела, а сейчас хоть бы вспомнила, как раз девять дней, кажется, со дня смерти исполнилось. Да Бог с ней, пусть ее Воронков хоть собакам скормит, тем более что он прямо не говорил, что ее прикончить собирается… Но было, было что-то такое, что разумному объяснению не поддавалось. Очень походило это чувство на то, которое напало на Леху в тот момент, когда Котел, царствие ему небесное, лупил Нинку Брынцеву. Скорее всего оно называлось совестью. Потому что хоть и не любил он, по большому счету, ни Нинку, ни Ольгу, но, по понятным причинам, чужими их считать не мог. Поэтому полез в почти безнадежную драку с Котлом, а теперь вот не мог равнодушно переносить ту неявную угрозу Ольгиной жизни, которую услышал в словах Воронкова.

— Егорушка, — неожиданно нежным голосом обратилась Ольга к своему брату, — ты извини, пожалуйста, но мы с Лешенькой от вас убежим. Мне его надо в дорогу снарядить…

— Да, да, конечно… — пробормотал Пантюхов.

— Ваше дело молодое, — поддакнул Александр Анатольевич.

Ольга ускорила шаг и увлекла Леху за собой.

ХИТРЫМ МАРШРУТОМ

«Шестерка», в которую Чугаев усадил Галину и уложил плотно набитый тяжеленький рюкзачок с теми самыми кассетами, из-за которых капитан постарел на двадцать лет, выбиралась из города не по прямым трассам, а разными проходными дворами, проулками, проездами.

Митрохиной, если б она даже очень захотела, дорогу запомнить не удалось. Они и вышли-то из квартиры не как обычно, спустившись по лестнице, а сперва поднявшись на чердак, миновав последний, шестой, этаж старого, еще сталинской стройки, дома. Потом, пройдя по чердаку чуть ли не полдома, спустились вниз до третьего этажа в самом крайнем подъезде. Там с лестничной площадки вылезли прямо на крышу старой полузаброшенной двухэтажки. Через слуховое окно влезли опять же на чердак, а потом спустились в замкнутый двор, где в жестяном гараже и стоял вышеупомянутый «жигуль». Каким-то образом автомобиль сумел протиснуться через узенькую подворотню и выкатить в промежуток между дровяными сараями. Затем пришлось, петляя между кучами мусора и каких-то пришедших в негодность металлоконструкций, объехать бетонный забор брошенной стройки. До этого момента Галина еще улавливала последовательность поворотов, но потом уже потеряла им счет. Она даже удивилась, когда после очередного объезда какого-то приземистого здания, не то бывшего барака, не то коровника, «шестерка» выкатила на размокший, ничем не замощенный проселок, но тем не менее не завязла и, разбрызгивая грязь, устремилась вперед. По обе стороны от дороги было каменистое, распаханное под зябь поле, где-то у горизонта синела сплошная полоса леса, а примерно на половине пути до этой синеватой стены по трассе бежали немногочисленные автомобили.