Порабощенная - Вирджиния Хенли

— Ты хочешь сказать, что тебя изнасиловали, Диана? — мрачно спросил он.

— Нет! Но ты должен понять, что я была рабой в его доме и полностью в его власти.

Марк сунул руки в карманы, чтобы не сжать их в кулаки.

— Значит, ты покорилась ему?

— Нет! Я отказалась выполнять его приказания, я даже отказалась признать себя его рабыней. — Уголки ее губ приподнялись. — Ты был в страшной ярости! Прости… Маркус был в страшной ярости.

— Он тебя бил?

— Маркус? Господи, да нет же! У него был надсмотрщик с огромной плеткой, который за него порол рабов.

«Она все придумывает и получает от этого огромное удовольствие», — подумал Марк.

— Он приказал мне мыть полы, пока я не соглашусь покориться ему.

— И тогда ты сдалась?

— Нет, я мыла эти проклятые полы!..

— Но ведь ты сказала, что потеряла невинность. Я полагаю, ты говорила о девственности?

— Да, о девственности. — Она улыбнулась воспоминаниям. — Тебя это просто завораживало, я хочу сказать — его.

Граф провел языком по верхней губе. Бог мой, до чего же она соблазнительна! Как же ему хотелось толкнуть ее на подушки, снять эту унылую белую ночную рубашку и овладеть ею!

— Поскольку я принадлежала ему и была полностью в его власти, я понимала, что рано или поздно мне придется ему повиноваться. Это было неизбежно.

— И ты покорилась?

— Нет! Я сделала то, чему научил меня ты: я стала торговаться.

Он сразу вспомнил тот вечер, когда привез ее к себе в дом, чтобы поторговаться.

— В тот вечер ты меня многому научил. Я узнала, например, что, если мужчина хочет добиться женщины, он пойдет на любые уступки.

Марк Хардвик почувствовал нарастающий гнев. Диана отказалась от его предложения, а теперь собирается рассказать ему, что приняла предложение другого мужчины.

Диана провела руками по спутанным волосам и откинула их за спину. Пальцы графа в карманах сжались. Ему хотелось погрузить их в эту светло-золотистую массу.

— Я сказала Маркусу Магнусу, что буду притворяться его рабой в присутствии посторонних, если он позволит мне чувствовать себя свободной наедине с ним и если он будет обращаться со мной как с леди. Он неохотно согласился.

— Взамен чего? — спросил Марк.

— Моей девственности, разумеется.

— Значит, он тебя изнасиловал?

— Да нет, я подарила ее ему. Не сразу, конечно, но после того, как он завоевал мое сердце.

— Не хочешь ли ты, чтобы я поверил, что варвар — римлянин может завоевать сердце женщины?

— Маркус не был варваром. — Она закрыла глаза, вспоминая. — Он был патрицием. Примипилом, суровым воином, у которого не было на женщин времени. Он вовсе не был сластолюбцем. И все же он ухаживал за мной так, как ни один мужчина. Физически он был великолепен, такой гибкий и сильный, что у меня сердце замирало при одном взгляде на него.

Особенно меня возбуждало, когда он был в нагруднике и латах. Наша любовь — это слишком личное и драгоценное, чтобы делиться с кем-то. Достаточно сказать, что мы полностью растворялись друг в друге.

Марк Хардвик не помнил, чтобы он когда-нибудь в жизни был так возбужден. Ему казалось, что он не в спальне с Дианой Давенпорт, а в фешенебельном борделе, где куртизанка рассказывает ему о своих сексуальных фантазиях. Только леди Диана была не куртизанкой, а молодой незамужней титулованной леди, пережившей невероятные приключения. Черные глаза графа сузились от желания.

— И ты веришь, что я тот самый Маркус Магнус? — охрипшим голосом спросил он.

— Я знаю, что это так. — Она окинула его взглядом с головы до ног, задержавшись на его губах, потом широких плечах и наконец выпуклости в его паху. — Годы не были к тебе милостивы, лорд Бат.

Он оскорбленно застыл.

— Что ты хочешь сказать, черт побери?

— Ну, надменен ты не меньше Маркуса, те же властность и командирский тон, но семнадцать веков оставили на тебе малопривлекательный след. Ты слишком умудрен, циничен и себялюбив. А еще тщеславен и скучен. И, возможно, распутен. Другими словами, лорд Бат, ты слегка заезжен, и в этом нет ничего хорошего.

— Тогда я избавлю тебя от моего малоприятного присутствия!

— Прекрасно! Мне бы хотелось одеться. Я вовсе не инвалид.

— Ты ничего такого не сделаешь, черт возьми! Ты серьезно больна. Еще и не начала поправляться. Ты все еще…

— Не в себе? — мило спросила Диана.

— Да, не в себе! Я не стану говорить то, чего не думаю. Ты останешься в постели или…

Она подняла подбородок:

— Или что?

— Я не стану звать своего надсмотрщика. Я побью тебя сам. — В его темных глазах вспыхнул огонь, предупредивший ее, что граф вполне способен на это.

Диана улеглась поудобнее. До чего же чудесно снова слышать этот низкий мужской голос! Просто лежать и слушать его, родной и знакомый, отдающий властные команды, и знать, что вовсе не собираешься им подчиняться, несмотря на известный риск.

Марк уже взялся за ручку двери, но опять повернулся к ней:

— Ты не спросила о Питере.

— Питере? — непонимающе переспросила она.

— Твоем женихе, Питере Хардвике. Ты его помнишь?

Что это в его голосе, сарказм?

— К сожалению, — ответила она спокойно.

Он воспрянул духом и все же счел нужным выговорить ей:

— Ты поставила моего брата в ужасное положение своим исчезновением. Об этом писали во всех газетах. Он организовал тщательные поиски. Питер очень обрадовался, когда я тебя нашел, так что, судя по всему, его чувства к тебе не изменились, несмотря ни на что.

— Между мной и твоим братом нет абсолютно ничего. Я не стала отрицать обручения в ту ночь, когда ты нас застал вместе, поскольку считала, что он меня скомпрометировал. Я была излишне наивна.

— Так ты не любишь Питера? — резко спросил он.

Диана рассмеялась:

— Питер — мальчик. С той поры, как я его видела в последний раз, я познала настоящую страсть. Я уже не тот наивный ребенок, который может попасться в ловушку из-за нескольких поцелуев. С той поры мне довелось испытать любовь мужчины — настоящего мужчины!

Марк Хардвик вернулся к кровати.

— Питер, сегодня утром уехал в Лондон, несмотря на снег. Он должен сообщить твоим тете и дяде о твоем возвращении. Естественно, они приедут с ним. Я жду их завтра вечером, если только дороги не слишком занесло.

— Уф, Пруденс! — содрогнулась Диана. — Видимо, придется с ней встретиться.

— Ты ее боишься?

Диана немного подумала.

— Боялась. Она держала меня на очень коротком поводке. Подавляла меня, а когда ей это не удавалось, заставляла чувствовать себя виноватой, играла на моем сострадании, притворяясь больной. Ей скоро придется узнать, что я уже больше не послушная девочка, а женщина.