Чаша цикуты. Сократ - Анатолий Домбровский

   — Оймэ! — Ксантиппа прижала руку к сердцу. — Боги, послушайте, что он говорит!

   — Можно, я обниму тебя? — спросил Сократ. — Я давно тебя не обнимал.

Ксантиппа, вздыхая, сама подошла к нему, села рядом и обняла, уткнувшись лицом в его грудь.

   — Да, так хорошо, — сказал Сократ. — Так хорошо.

Конечно, следовало бы уже теперь сказать Ксантиппе, что ему жаль расставаться с нею, что он всегда любил её, хотя и не всегда жалел, что ему было тепло с нею, уютно жить в одном доме, что ему очень нравилась Ксантиппа-женщина, что он ценил Ксантиппу — хозяйку дома и боготворил Ксантиппу-мать. Так приятно пахнут её волосы — ромашкой и шалфеем, так знакомо бьётся под рукой горячая жилка на её шее. И так неистребимо желание раствориться, исчезнуть в ней или вместе с нею, чтобы ничего больше не знать, ни о чём не думать, только ощущать токи взаимного обволакивания, парения, неразлучного движения в вечность.

   — Ты не убивайся, — сказал Сократ, погладив Ксантиппу по голове. — Не надо. Мы и так скоро расстались бы — старость пришла. И возможно, всё было бы и горше, и тяжелее: долгие болезни, долгие страдания, долгие хлопоты... А тут всё случится быстро, без хлопот. Это, конечно, тебя не утешит, но согласиться с этим можно.

Цикуту не выращивают, она сама растёт, и каждый год — в изобилии. По оврагам, в ущельях, на пустырях. Всюду её много. Чего доброго, а цикуты хватает на всех, кого афиняне приговаривают к смерти через отравление. Тюремщики её сами и собирают. Стоит лишь прогуляться вдоль Пникса, под обрывистыми скалами, чтобы наломать её целую вязанку. Здесь же, в тюрьме, её растирают в порошок, заливают водой, настаивают, разливают по чашам сколько надо. В зарослях цикуты пахнет смертью, тлением, от се дурного запаха болит голова, не зря её называют ещё болиголовом. Никто цикуту не ест — ни козы, ни ослы, ни лошади, ни овцы, ни быки. На неё, даже когда она цветёт, не садятся пчёлы. Зато садятся мухи, которые любят гниль и грязь. И люди собирают цикуту, чтобы, приготовив из неё яд, убивать других людей. Впрочем, говорят, что смерть от цикуты — самая безболезненная. Кто выпьет яд цикуты, только и ощутит, как холодеют члены — сначала ноги, потом живот, потом руки, потом холод подбирается к сердцу, и оно останавливается.

Для него ещё чаша не приготовлена, он ещё будет пить вино, пока не вернётся домой «Делиас», священный корабль Аполлона, источающий аромат цветов и благовоний. Вот как получилось: всё самое важное в судьбе Сократа связано с Аполлоном. Он родился в месяце фаргелионе, в один из дней знаменитых Фаргелий, когда эллины празднуют рождение Аполлона. Дельфийская жрица храма Аполлона предрекла ему славу мудреца. Надпись, вырезанная на камнях того же храма и гласящая: «Познай самого себя», стала ключом его философии. И вот теперь Аполлон отсрочил его казнь на целый месяц — ровно настолько, сколько по обыкновению длится плавание священной триеры на остров Делос и обратно.

Смерть мужа не самая главная потеря для женщины, у которой есть дети. А у Ксантиппы их трое: старший Лампрокл, умный мальчик, и двое младших — Софрониск и Менексен. В заботах о них утешится Ксантиппа после его смерти, хотя и нелегко ей придётся с детьми: наследство он оставил ей скудное — старый родительский дом, двух коз, гусей да небольшой виноградник. Конечно, его друзья не бросят Ксантиппу в беде, помогут ей, поделятся всем, что у них есть. Сократ верит в своих друзей — и в тех, которые ему ровесники, как Критон и Симон, и в тех, что ещё молоды, как Платон и Аполлодор.

— Всё же не плачь, Ксантиппа, — попросил Сократ. — Соль твоих слёз, пролитых на мою грудь, прожжёт меня до самого сердца.

   — Я уже не плачу, — ответила Ксантиппа, выпрямившись. — Уже совсем не плачу — не осталось слёз. И потому я не переживу тебя. Во мне всё кончилось: слёзы, боль, страхи, желания. Я всего лишь мумия, которая почему-то ещё двигается. Жизнь иссушила меня, Сократ. И всё же твоя смерть — наказание выше всякой меры. Я ничем не досадила ни богам, пи людям, чтобы меня так наказывать.

   — Досаждал я, а ты мне помогала, — сказал Сократ — Но досаждал не богам, нет, а только людям, чтобы они постигли божественный смысл жизни. И наказание нам — от людей, а не от богов. Но что от людей, то проходит: и слава и проклятия. А что от богов, то вечно. Вернёшься домой — поцелуй детей. А в другой раз приходи с ними. И не разоряйся на еду для меня. Я просил судей, чтобы меня присудили к бесплатному обеду в пританее до конца жизни, а меня присудили к бесплатному обеду в тюрьме. И тоже до конца жизни. Здесь всего довольно — и воды и хлеба. А больше мне ничего и не надо. Да и друзья, наверное, принесут всякой снеди уже сегодня, так что и тебе с детьми достанется, когда придёшь.

В жизни надо делать всё, что служит жизни, что достигается работой и другими полезными стараниями. Только лень ужасна. Сократ никогда не ленился, как вопреки правде утверждают некоторые. Разумеется, надо выбирать в жизни главное из того, что ты умеешь, к чему тебя призвали боги и природа. Сократ мог бы стать скульптором — когда-то его сам Фидий похвалил за работу; мог бы заняться государственными делами и преуспеть — пробовал он себя и на этом поприще. И тогда у него и у его семьи было бы всё, что так ценят афиняне, — хороший дом, хорошая одежда, обильная и здоровая пища, деньги, украшения, рабы. Но Аполлон призвал его послужить при жизни самой главной музе, высочайшему из искусств, которому он сам покровительствует, — философии. И Сократ это сделал. Правда, богатства у него нет. Но Аполлон и не обещал ему богатства, сытости и роскоши. Добродетельны не богатые, а знающие, потому что только их души чисты.

   — Тебе страшно? — спросила Ксантиппа.

   — Нет, — ответил Сократ. — Но ты больше не спрашивай меня об этом, чтобы мне не пожалеть самого себя.

   — А нас ты пожалел? — принялась за старое Ксантиппа. — О нас ты подумал? Что будет с нами? Нет, я не переживу!

   — О вас подумал и я и боги: вы будете жить. И не хуже, чем жили, потому что я был плохим добытчиком, хотя и от вас не требовал многого. Мне достаточно было того, что ты и дети любили меня. А я вас и там, — он поднял лицо к потолку, — буду любить.

   — Здесь надо любить! — закричала и снова заплакала Ксантиппа. — На земле надо любить! А любить оттуда — какой прок?

Объяснять что-либо женщине — всё равно что носить воду в решете: сколько ни старайся, ничего не получится. Но женщину можно поцеловать — и это заменит ей все объяснения, все доказательства. Сократ обнял и поцеловал Ксантиппу.

Она снова уткнулась лицом в его грудь, говоря что-то, а потом отстранилась и сказала:

   — Конечно, мы любим тебя — я и твои дети. И это всё, что у нас есть для тебя. И вообще всё, что есть. А когда тебя не станет, кого же мы будем любить, что останется от нашей любви?

   — Останется память о любви. А это, может быть, больше и важнее, чем сама любовь. Воскресшее в памяти вечно, как душа.

Тюремщик не забыл о просьбе Сократа. Вошёл в камеру и громко сказал, обратясь к Ксантиппе:

   — Пора тебе уходить, женщина! Никому из посетителей нельзя находиться в тюрьме слишком долго — это привилегия заключённых.

XII

Вторым посетителем в тот день был Критон. Как Сократ и ожидал, Критон пришёл с корзиной, в которой принёс столько еды и вина, что в другое время всего этого хватило бы на добрую многолюдную пирушку. Теперь же этого хватит Сократу до конца жизни, если правда, что «Делиас» вернётся через месяц.

Болтали о пустяках, пока пришедший с Критоном тюремщик стоял в дверях. Но как только он удалился, Критон сказал, наливая Сократу в кружку вина:

— Есть одна хорошая новость: стража, которая охраняет тюрьму по ночам, согласится за деньги выпустить тебя на свободу, чтобы ты смог бежать из Афин. Прошлой ночью я встречался и разговаривал с этой стражей. Все, Сократ, сочувствуют тебе и не подведут.

   — Тогда давай выпьем за стражников, — предложил Сократ, — хотя, судя по тому, что ты о них сказал, они плохие стражники. — Сократ сначала пригубил вино, поцокал языком от удовольствия, затем выпил всю кружку до дна, шумно дыша через нос.

   — Хорошее? — спросил о вине Критон.

   — Хорошее! — похвалил Сократ. — Всё в нём есть — и запах корней, и крепость лозы, и кислота листьев, и сладость ягод, и терпкость серебристой пыльцы. Такое вино надо пить в радости.

   — Так ведь я принёс радостную весть: тюремщики помогут тебе бежать, — напомнил Критон.

   — И ты полагаешь, что это хорошо? — спросил Сократ.

   — Конечно! — горячо ответил Критон. — Это, конечно же, хорошо!

Ты будешь жив и на свободе! Разве это плохо, Сократ?

   — Ладно. — Сократ прожевал кусочек сыра, запил его вином, посмотрел ласково на друга и сказал: — Ладно. Если то, что ты предлагаешь, на самом деле хорошо, я убегу и останусь жить. Но если, убежав, я совершу злой поступок, что тогда? Хочешь ли ты, чтобы я совершил злой поступок?