Рахманинов - Николай Бажанов

Тень отчуждения между певцом и музыкантом давно исчезла. Федор Иванович был, как и прежде, весел, неукротим, несговорчив, полон неожиданных выдумок и неправдоподобных историй. Бесстрашно, во весь голос, громил ставку, двор, как и прежде без спросу врывался в рабочий кабинет композитора.

Шли месяцы… Мало-помалу Рахманинов все дальше уходил от общества, от прежних знакомств в семью, в свои тревожные раздумья. Потому с большой неохотой, только не желая обидеть старого консерваторского товарища, он пошел на свадьбу к Николаю Авьерино. Душой праздника был, разумеется, Шаляпин. Он сделал все, что в его силах, чтобы развеселить угрюмого гостя, и в какой-то мере это ему удалось.

Все же около пяти часов Рахманинов ушел один, не замеченный никем.

И с первым же порывом едкого зимнего ветра угар ночного веселья начал быстро проходить.

Страшной показалась ему Москва, забывшаяся на пороге неизвестного дня. Свинцовое небо, нависшее над скатами снежных крыш, было в движении, в тревоге и непокое. Слабый отблеск уличных фонарей ложился на хлопья стремительно пролетающих облаков.

Обогнув угол дома, он невольно вздрогнул.

Рядом, в глубокой нише парадного подъезда, пошевелилась скорченная фигура женщины, закутанная в рваный платок.

«Замерзнет!..» — подумал он. И, словно в ответ на его мысль, прозвучал с хмельной усмешкой низкий, хриплый голос:

— Не замерзну, барин! Не бойся… Не такое видели… А вот на чаек бы…

Весь содрогнувшись от горькой жалости и стыда, стыда за себя, за других, за весь мир, он высыпал на звонкие каменные ступени горсть серебряной мелочи, все, что у него было с собой, и быстро пошел прочь.

А в ушах вместе с тяжелыми толчками сердца отдавались прочитанные недавно гневные строки:

На непроглядный ужас жизниОткрой, скорей открой глаза,Пока великая грозаВсе не смела в твоей отчизне.

Глава девятая РАССТАВАНИЕ

На рассвете серенького майского дня из окошка вагона Рахманинов увидел синюю пятиглавую громаду Бештау в рамке свежей салатно-зеленой листвы.

Случилось то, чего никто не мог предвидеть, и все творческие расчеты композитора были опрокинуты. Утром на третий день по приезде в Ивановку, садясь за рояль, он почувствовал сильную глубокую ноющую боль в кистевом суставе правой руки. В течение дня она не ослабела. Вся судьба, вся жизнь музыканта оказались поставленными на карту. Врачи потребовали немедленного выезда на Кавказ.

Сперва он поселился в Ессентуках в небольшом частном санатории поблизости от минеральных источников. Владелец санатория, почуяв крупную рыбу, попавшую в его сеть, окружил Рахманинова королевским почетом и комфортом.

Сюда, в эти скучные и чопорные апартаменты, однажды, как снег на голову, явился Шаляпин. Он, как водится, нашумел, повез композитора сперва на Кольцо-гору, а затем к себе в Железноводск.

Но вокруг Шаляпина всегда вертелись какие-то юркие люди, чье общество Рахманинова никак не устраивало. Вскоре Федор Иванович куда-то надолго исчез.

Почти изо дня в день Сергей Васильевич встречался со Станиславским. С ним легче становилось дышать. Его ясный насмешливый ум, казалось, обладал способностью рассекать неразрешимые ситуации. От зорких прищуренных, чуть косящих глаз ничто не ускользало. При первой же встрече Константин Сергеевич понял, что Рахманинову плохо, очень плохо, и терпеливо начал искать выхода для него.

Но вслед за часами и минутами общения с милыми людьми наступили для музыканта дни и ночи томительного одиночества. В один из таких дней в комнате с опущенными шторами его разыскала Ре. Сутулясь в кресле, Рахманинов говорил о том, что давно не работает и нет у него желания работать от сознания своей неспособности сделаться чем-то большим, чем «известный пианист и зауряд- композитор».

Как в былые годы работалось ему в Ивановке!..

Он вспомнил о своей Первой симфонии. Все лучшее, что в нем есть, в ней уже было, но никто этого не расслышал. Если прищемить пальцами молодой побег, дерево перестанет расти. Его новаторство придушили в зародыше.

Ре, как умела, старалась рассеять этот губительный «дым» неверия.

В тот же день она уехала в Теберду, оставив музыканту тетрадь с подготовленными текстами Лермонтова и современных поэтов. Вскоре, к большому удивлению композитора, некоторые из них начали потихоньку звучать. Но тогда нерушимый «гробовой покой», поддерживаемый в его комнатах, и сами захолустные Ессентуки с кривыми глинобитными домишками, чахлыми акациями и окоченелой грязью вдруг сделались просто несносны.

Посоветовавшись с врачом, он переехал в Кисловодск.

В Кисловодском парке близ «Стеклянной струи» стоял огромный ветвистый платан. Под ним длинная полукруглая скамья со спинкой.

В ранние часы, когда Рахманинов, приходил сюда до завтрака, скамья обычно пустовала. Только раз случилось, что его опередили. На дальнем конце щебетали вполголоса какие-то дамы. Он все же сел, загородившись газетой.

Сдвинув брови, попытался расплести путаную реляцию с Западного фронта. Потом строчки смешались перед глазами.

Дамы умолкли. Он даже не заметил, когда они ушли.

Немного позднее в поле его зрения появился очень красивый и нарядный зонтик, настойчиво чертивший что-то на сыром песке. Композитор досадливо покосился из-за газеты, даже не подумав взглянуть на хозяйку зонтика.

Так продолжалось, покуда он не увидел криво нацарапанные на земле свои инициалы: «С. В. Р.».

Тогда он встал, уронив газету.

— Нина Павловна…

Глаза Кошиц смеялись из-под соломенной шляпки.

— Я все дожидалась: когда же, наконец, рассеется туча…

— Долго ждать!.. — проворчал он и вдруг улыбнулся.

Мелькнула странная мысль, что, наверное, эта встреча как-то переплетется с замыслом его новых романсов. Не потому ли он так ей обрадовался!

Нина Павловна поглядела лукаво.

— А мы поторопим.

— Кто это «вы»? — насторожился Рахманинов.

— Я и Николай Николаевич. Пойдемте…

Николай Николаевич ждал их в конце аллеи и оказался человеком лет тридцати, в белом кителе военного покроя, с остроконечной темной бородкой, каемчатыми серыми глазами и левой рукой на перевязи.

Нина Павловна назвала его доктором. Узнав Рахманинова, он шевельнул густой выгнутой бровью и, здороваясь, низко наклонил голову. Он сказал, что рад встрече, но тут же признался, что ничего не понимает в музыке, хотя и любит слушать ее, как дальний гром или шепот дождя по ночам.