Хороший мальчик. Строптивая девочка (СИ) - Евстигнеева Алиса

Успокаивалась долго, не сразу поняв, что слезы на моём лице не только мои. Мы всё ещё молчали, лишь мои бессвязные шептания разбавляли тишину дома.

Кажется, за последний месяц я рыдала больше, чем за предыдущие пару лет. Оставалось только надеяться, что вместе с этой мокротой выходит вся моя дурь.

Мама сходила на кухню и принесла нам обжигающего чаю, сухо велев:

— Пей.

Чай был вкусным и имел вкус детства. Липы, мёда и чего-то мятного. Я пила судорожно, обжигая горло, язык и нёбо, но как не странно, помогало. Мне понадобилось три кружки, чтобы окончательно прийти в себя. Мама всё это время сидела рядом, сдержанно поглаживая меня по голове. Я даже не сразу сообразила, что она прикоснулась к моим фиолетовым волосам. Я долго искала в её взгляде признаки отвращения, но там лишь сдержанность и еле проскальзываемое беспокойство.

Нет, определённо точно пора завязывать с рыданиями, я себя после них такой опустошённой чувствую, сразу ласки и тепла хочется, чтобы заполнить образовавшиеся дыры.

Удостоверившись, что дочь пришла в себя, Светлана Викторовна унесла кружки, и, вернувшись в гостиную, кивнула головой, разрешая:

— Рассказывай.

Можно было начать про Олега, про все мои метания и приключения, но разве сейчас это имело хоть какое-то значение?

— Я влюбилась…

Рассказ был сбивчив, ни стройности, ни логичности, ни красоты повествования. Одни лишь эмоции и тихие охи и ахи по Чернову. Мама внимательно слушала меня, лишь иногда задавая вопросы на уточнение, видимо, в те моменты, когда я уж совсем начинала нести сумятицу.

Рассказ окончился, и я вместе с ним, даже с дивана на пол сползла, не в силах больше спину прямо держать.

Мама ждала, а я кусала губы, не решаясь на свой главный вопрос. Мне вообще неожиданно спокойно оказалось. Безумно хотелось спросить что-то правильное, глубокое, взрослое и осмысленное, но из меня полился мой подростково-обиженный лепет.

— Мама, как ты отца столько лет ждала? Как ты могла его с кем-то делить? — я пыталась быть сдержанной, но получилось всё равно обвиняюще.

— У меня была ты, — просто ответила она.

— Как гарант того, что он будет рядом? — выпустила я свои первые колючки.

— Нет, — проигнорировала мой выпад. — Как любимый ребёнок, которого надо было растить и воспитывать.

Я с недоверием посмотрела на неё, звучало красиво, а вот сути я понять никак не могла.

— Ну что ты так на меня смотришь?! — вдруг эмоционально воскликнула она. — Неужели, я в твоих глазах такое чудовище?!

Только и смогла, что головой отрицательно замотать в ответ.

— Ника…

— Вера! — впервые поправляю я её.

— Да, хоть Луиза или Альбертина! — возмущается мать. — Можешь даже пол сменить, если тебе так хочется. Но это всё равно не изменит того факта, что ты моя дочь.

И опять мои слёзы просятся наружу.

— Не реви, — требует она.

— Не буду, — сдерживая дрожь в голосе, обещаю я.

Мама выглядит раздражённой, и я силюсь вспомнить, видела ли я её когда-нибудь такой, и видели ли вообще.

— Говори уже, — разрешает она мне.

А я несмело шевелю челюстью вверх-вниз, подбирая нужные слова.

— Просто ты из меня столько лет подходящую дочь лепила…

— Никого я не лепила!

— Ой, ли? — фыркаю я.

— Ника! … то есть Вера… то есть…Вероника… Аааа, как там тебя, — со слегка уловимыми нотками паники в голосе ругается мама. — Я воспитывала тебя так, как мне казалось правильным, пытаясь дать тебе всё то, чего не было у меня самой.

— Это называется реализация собственных амбиций.

— Это называется, что нас никто не учил как правильно!

На это мне возразить нечего. Зато есть следующий вопрос:

— Тогда почему это всё крутилось вокруг отца?

Светлана Викторовна всплеснула руками, возмущенно глянув на меня.

— Ты Костю плохо, что ли, помнишь? Он первые лет сорок своей жизни только о музыке говорить и умел. Местами ещё изредка о себе, но в основном о великом и творческом. Мне просто нужно было вам хоть какие-то соприкосновения дать, иначе бы вы за всю жизнь и пары фраз друг другу содержательных не сказали, и ты бы жила в полной уверенности, что твой отец самовлюблённый осёл.

— А я и сейчас его таким считаю, — вырвалось само собой.

Мама с прищуром на меня посмотрела, а потом не выдержала и расхохоталось. Сначала я подумала, что моя истерика заразна и распространяется воздушно-капельным путём, а потом решила, что это всё реально смешно.

Отсмеявшись, она вытерла немного увлажнившиеся глаза.

— Ну, такой он у нас, — развела мать руками.

— Тогда за что ты его любишь?

— А своего Стаса за что любишь?

Я могла бы начать перечислять качества Чернова — добрый, надёжный, понимающий… но тут же всплывало и другое. Нервный, резкий, порывистый. Стас умел быть разным. И дело тут видимо было не в наборе отдельных качеств.

Светлана Викторовна, увидев моё замешательство, понимающе кивнула головой.

— Вот и отец бывает всяким. Ребёнок, — непривычно обратилась она ко мне, подобрав наиболее обтекаемый вариант, — любят не за что-то. Скорее уж вопреки.

— Ты поэтому столько лет терпела?

— Мы с Костей по-разному пробовали, — чуть помолчав, продолжает она. — И вместе, и порознь. Если ты думаешь, что все двадцать лет мы крутили роман у всех за спиной, то ты ошибаешься. Просто это было не так легко держаться в стороне друг от друга. Я пыталась отпустить, пыталась не ждать, да даже ненавидеть и презирать, но говорят, что первая любовь она такая…

— В смысле? — ошарашенно спрашиваю я.

— А вот так. Влюбилась как идиотка, и всё…. Ни мозгов, ни гордости, ничего…

— Тогда отец ещё большая сволочь, чем я думала.

Мама слегка качает головой.

— Какая же ты ещё максималистка.

— Нормальная я! — недовольно возмущаюсь я, понимая, что, кажется, почти научилась защищать себя.

— А я разве спорю? Нормальная, но максималистка. Тебе всегда нужно было, либо всё, либо ничего.

— Я бы в жизни не смогла… делить его… Стаса с кем-то другим.

— Тебя никто и не заставляет. Но ты почему-то готовишься к отступлению, — осторожно замечает мама.

— Я не отступаю, — недовольно морщусь я.

— А что ты делаешь?

Кто бы ещё знал, что я там делаю.

— Не могу видеть, как он страдает…

— Н… Ве-ра, — пробуя на вкус моё имя, останавливает меня мама. — Тебе не кажется, что он сам виноват?

— А отец? — перевожу я стрелки, стараясь защитить Стаса.

— И отец во многом виноват сам. И я виновата. С людьми вообще зачастую происходит то, что они с собой творят.

— И я виновата? — то ли спросила я, то ли признала.

Мама устало вздохнула.

— И ты виновата. Но это не значит, что всё поломано. Вышло так, как вышло. И с этим видимо придётся жить. И тебе. И твоему Стасу. Чем бы не разрешилась эта история с ребёнком, в любом случае ему и этой Насте нести ответственность. Но это жизнь, а она вся состоит из таких вот… историй. Почему ты думаешь, что ему будет лучше без тебя?

Я приваливаюсь в маминой ноге, утыкаюсь лбом ей в колено.

— Вам же без меня лучше стало… так или иначе.

— Господи, да ты издеваешься, что ли, надо мной?! — почти зло возмущается мама. — Нам без тебя настолько плохо стало, что только и оставалось, что держаться вместе.

Все обиды… они такие дурацкие и детские, и до ужаса больнючие. Как пиявки, которые впиваются в тебя, и вроде как терпимо, но они всё норовят и норовят залезть куда поглубже, не давая забыть о себе. Вот сейчас я понимаю Стаса, который упорно твердил одно и то же.

— Тогда почему ты мне велела приходить только тогда, когда я определюсь со своими желаниями?

— А что я ещё должна была сказать?! Чтобы ты приходила, когда тебе плохо будет? Ты на меня и так волком смотрела, виня во всех возможных грехах.

— Я не…

— Смотрела, смотрела, даже не сомневайся. А так хоть какой-то шанс был, что ты однажды себя поймёшь, — назидательно настаивает на своём мама