Скобелев - Борис Васильев

— Ну и на что он мог рассчитывать в нищей Болгарии? — хмуро спросил Скобелев.

— На ваше имя, Михаил Дмитриевич.

— Что-то я не очень понимаю тебя, Баранов.

— Под ваше имя любой ростовщик немедля даст любую сумму.

— Ну, это уж ты слишком… — задумчиво протянул генерал, припомнив собственные денежные расписки.

— Узатис никогда не просил вас подписать что-либо? Припомните, Михаил Дмитриевич,

— Нет. Чего не было, того не было. Наши матери — близкие подруги. Еще со Смольного института.

— С вашего разрешения я все же проверю эту линию.

— Ну, проверь, — нехотя буркнул Скобелев. — Неприятна мне эта твоя возня, Баранов. Такое ощущение, будто матушку проверяем.

— Никоим образом, Михаил Дмитриевич. Я проверяю безупречность вашего ординарца и буду рад, если мне удастся ее подтвердить.

Каким образом Баранов прощупывал ростовщиков, так и осталось неизвестным. Ни сам Скобелев, ни его денщик Круковский, ни тем более Баранов никому и словом не обмолвились о краже бриллиантов, все шло заведенным порядком, пока адъютант не доложил:

— Николай Узатис предлагал греческому ростовщику Теотакису два бриллианта, однако Теотакис отказался, сразу же сообразив, что они — краденые.

— Не может быть, Баранов, — растерянно проронил Скобелев. — Этого просто не может быть! Ростовщики всегда врут…

— Теотакис ждет в прихожей, — весомо сказал адъютант. — Прикажете пригласить?

— Ну, давай, — нехотя сказал Михаил Дмитриевич. — Послушаем, чего он нам наплетет.

Вошедший ростовщик низко поклонился генералу, оставшись у порога. Скобелев неприветливо созерцал его, и чем дольше это продолжалось, тем все более он ему не нравился. Во-первых, потому что был ростовщиком, а во-вторых, потому что был невероятно худ, что ломало сложившееся у Михаила Дмитриевича представление о греках.

— Ну? — сказал он наконец.

Теотакис тихим голосом повторил то, что до него говорил Баранов, и Скобелева это не убедило.

— Почему я должен вам верить?

Ростовщик пожал плечами:

— Потому что я говорю правду, ваше высокопревосходительство.

— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

Грек еще раз пожал плечами и промолчал.

— Вот! — с торжеством сказал Скобелев Баранову.

— Разрешите показать шпагу господину Теотакису?

— Нет!

— Я настаиваю на этом, Михаил Дмитриевич, — тихо сказал адъютант. — Задета моя честь, и если вы откажете, мне останется лишь подать рапорт об отставке.

— Ну, хорошо, — подумав, согласился генерал. — Анджей, принеси шпагу!

После данной сгоряча пощечины Скобелев стал называть денщика только по имени. Это восстановило прежние отношения, хотя Круковский говорил теперь куда меньше, чем ранее. Он вошел, молча положил шпагу на стол и отступил к дверям.

— Бриллианты, которые мне предложил купить офицер, выломаны из этих гнезд, — сказал ростовщик, тщательно осмотрев шпагу. — Они точно такие же, как и оставшиеся на ножнах.

Михаил Дмитриевич безнадежно махнул рукой и тяжело опустился в кресло. Баранов понял, что этим ему предоставляется полная свобода действий:

— Анджей, немедленно разыщи Узатиса и передай ему приказание его превосходительства тотчас же явиться сюда.

Круковский молча вышел. Скобелев тяжело вздохнул:

— Прошу присаживаться, господа.

Ждали около часа, и никто не обмолвился ни единым словом. Ростовщик не решался первым заговорить при столь важном генерале, адъютант размышлял, как поступать далее, если Узатис отопрется не только от кражи бриллиантов, но и от знакомства с ростовщиком, а Михаил Дмитриевич был настолько растерян, что вообще ни о чем не мог говорить. И еще неизвестно, как бы все сложилось в дальнейшем, если бы подпоручик Николай Узатис, с готовой улыбкой шагнув в комнату, не увидел бы вдруг шпагу на столе и ростовщика в кресле совершенно неожиданно для себя.

— Ваше превосходительство…

Не закончив фразы, он упал на колени, закрыл лицо руками и громко, взахлеб зарыдал. Скобелев молчал, и говорить за него пришлось Баранову:

— Придется отвечать, Узатис.

— Я сознаюсь, сознаюсь!.. — выкрикивал подпоручик сквозь рыдания. — Затмение нашло, ваше превосходительство. Затмение!..

— Пошел вон, — брезгливо сказал Михаил Дмитриевич.

Узатис выкатился с поразительной быстротой. Генерал поднялся с кресла, крепко пожал руку ростовщику:

— Примите мою признательность, господин Теотакис. Вы очень нам помогли, однако…

Он сконфуженно замолчал, а грек чуть дрогнул губами в нерешительной улыбке:

— Люди моей профессии молчат даже на исповеди, ваше высокопревосходительство.

— Благодарю.

Ростовщик, поклонившись, вышел. Скобелев походил по комнате, велел денщику убрать шпагу, сказал Баранову:

— Готовь бумаги для военного суда.

Вечером следующего дня пришла Ольга Николаевна. Поцеловала сына в висок, когда он склонился к ее руке, и молча достала из ридикюля оба украденных бриллианта.

— Я все знаю, Миша, Николай полностью мне признался.

— Узатис будет отдан под суд.

Ольга Николаевна горестно вздохнула:

— Он так рыдал, Мишенька, так рыдал. Говорит, что это было затмение, он не соображал, что делает.

— Почему же он не вернул украденное, когда затмение прошло?

— Не решался. Очень мучился, страдал, но решиться не мог. Представляешь, какой позор для матери! Боюсь, Лизонька не выдержит этого, просто не выдержит. Муж — в могиле, сын — на каторге.

— Предлагаешь простить вора? — невесело усмехнулся Михаил Дмитриевич.

— Тебе решать, — вздохнула Ольга Николаевна. — Бриллианты возвращены, о происшествии никто не знает. Стоит ли ломать жизнь сыну и матери? Они и так очень несчастливы. Подумай, Мишенька.

Михаил Дмитриевич хотел было рассказать о карточном долге Узатиса, но решил не огорчать и без того очень расстроенную Ольгу Николаевну. А на другой день приказал Баранову не подавать в судебные инстанции никаких бумаг.

— Потворствуем, Михаил Дмитриевич.

— Спасаем душу заблудшую, — сказал Скобелев. — Готовь приказ о переводе подпоручика Узатиса в общий офицерский резерв. Будет добросовестно служить — слава Богу, не получится у него — так и вины нашей нет.

— Будет исполнено, Михаил Дмитриевич, — озабоченно вздохнул Баранов. — Только беспокоит меня что-то. Очень беспокоит.

4

В Россию Михаил Дмитриевич возвращался на пароходе «Великий князь Константин». Пароход старательно месил черноморскую воду, медленно продвигаясь к родным берегам, и Скобелева раздражало как вынужденное бездействие, так и замкнутое пространство, которое он — порывистый и непоседливый — всегда переносил с трудом. Конечно, можно было утопить время в привычных офицерских попойках, но перед отъездом он необдуманно дал матери слово, что не выпьет ни рюмки, пока не доберется до места назначения. А таковым оказался Минск, поскольку там теперь находился штаб его корпуса и до него было мучительно далеко. И он метался как душевно, так и физически, пока капитан парохода не пригласил его на ужин в свою каюту. Капитана Михаил Дмитриевич приметил давно совсем не потому, что в петлице его форменного кителя поблескивал Георгиевский крест. Капитан был краток и точен в распоряжениях, чрезвычайно энергичен в действиях, и экипаж «Великого князя Константина» от юнги до немолодого первого помощника исполнял его команды с энтузиазмом и удовольствием. При первой же возможности он представился Михаилу Дмитриевичу: