Избранные произведения в двух томах: том I - Артюхова Нина Михайловна

А прут взять нельзя: Белоглазка — лошадь с характером, увидит прут и замахнуться не даст — старенькая, а начнет лягаться как молодая.

Васенька ложится на землю и тоже отдыхает.

И мамы сидят со своими корзинками.

Останавливаются черные грачи — им тоже нечего делать.

Наконец Галина мама не выдерживает:

— А ну-ка, Васенька, бери ее под уздцы, дай мне попахать!

Сильными руками она берется за плуг.

— Но-но, лошадка! Иди веселей!

Белоглазка, почуяв твердую власть, идет бодро и мотает головой. Борозда вытягивается ровная, смелая, прямая.

Мамы еле успевают втискивать картофелины. Грачи еле успевают подхватывать личинки.

А Галина мама шагает за плугом, широко улыбаясь, такая крепкая, веселая, и желтые кудри развеваются вокруг разгоряченного лица.

— Клава! — кричит ей Лена. — Ты как Микула Селянинович!

Лена стоит на зеленом бугорке, рядом с ней дочь бухгалтера Зина и дочь Аграфены Петровны Томочка.

В стороне, около пня, внук директора Витька сбивает ломкие шляпки с бледных весенних поганок.

Он сам напоминает одну из них — такой же тонконогий и бледный, пичкает его бабушка Лексевна, да все не в прок!

Кудрявая Зина напевает что-то веселое и даже стоит пританцовывая. Томочка зато плотным столбиком вросла в землю.

Она похожа на большую, ярко раскрашенную деревянную матрешку. А щеки у нее такие красные, что, кажется, можно на них блины поджаривать, — и зачем только Аграфена Петровна по утрам печку топит?

Ужасно не хочется идти в школу. Так хорошо было бы ступать босыми ногами по холодноватой еще земле, спешить за Белоглазкой, сажать картошку. Она бы сумела не хуже мамы…

Последний день занятий, последний экзамен. А завтра — вольные птицы!

Но этот последний день нарочно будет тянуться особенно долго, так уж всегда бывает! И картошку сажать завтра будет совсем не так интересно, как сегодня.

— До свиданья, мама, я иду.

Перед каждым экзаменом мама целует Лену «на счастье». Хоть и легкий предмет — география, а все-таки… Мало ли какой билет попадется. У мамы уже загорело лицо, и глаза кажутся особенно светлыми и голубыми.

— Пойдемте, девочки, а то опоздаем, — говорит Томочка.

Витька убегает вперед, чтобы успеть перейти речку раньше девочек и разобрать мостки.

О географии думать не хочется, в голову идут совсем посторонние мысли.

«До чего мамы похожи на своих детей! — размышляет Лена. — Вот Аграфена Петровна — такая же матрешка, как Томочка, только не такая яркая, краска немного пооблупилась, а кое-где даже морщинки и трещинки. Галя-смелая — командир! И мама у нее боевая. А Юрик робкий и стеснительный — и мама его даже картошку сажает как-то нерешительно. Сторожиха Маруся энергичная — и Кук у нее такой же. Самый противный — Витька. И самое противное место у него — рубчик на верхней губе, между губой и носом.

И мама его — бригадирша на заводе — сердитая, а губа точь-в-точь как у Витьки.

У Зинки мамы нет, но все равно, бабушка на нее похожа, такая же сухонькая, легкая и веселая».

Девочки выходят на опушку.

Сережки на ветках. Пахнет тополем.

Каждая весна — это чудо.

Ведь еще совсем-совсем недавно здесь лежал глубокий снег.

У лазейки снег был выше забора и даже свешивался завитком на «территорию».

Вот на эту самую опушку Лена вышла как-то после метели и увидела вдали что-то белое в снегу барахтается. Ей показалось — заяц. Но почему тогда тут же дедушка Николай хлопочет, оглобли торчат и розвальни боком?

Подошла поближе — оказалось, никакой не заяц, а целая Белоглазка в снегу увязла, одна голова торчит. Пришлось бежать обратно на завод. Объявили аврал, примчались веселые девушки с лопатами откапывать лошадь.

И казалось, что снег всегда будет, что зима никогда-никогда не кончится!..

А теперь на этом самом месте желтые цветы растут…

Желтые цветы росли всюду.

Особенно много их было около телеги, на которой Белоглазка привезла картошку.

На телеге сидел Коленька, весь в желтых гирляндах, как какой-нибудь лесной царь.

Две Гали и Юрик ходили кругом и собирали цветы в плотные маленькие букетики.

Кук цветами не интересовался и разыскивал по канавкам тонкие красновато-зеленые и нежные листики щавеля.

За всей компанией должен был смотреть Боба. Но Боба тоже любил щавель и хорошо знал места, где его можно найти много.

К сожалению, особенно мощные заросли щавеля были далеко от телеги и от поля, совсем в другом конце «территории».

— Откуда ты приносишь, Кук? — спросила Галя-большая, запихивая в рот новую порцию листиков, примятых и спрессованных в крепкой ручонке Кука.

— Оттуда, из канавки.

— Дай! — Коленька потянулся сверху и получил свою долю.

— Кук — вредитель, — сказал Юрик.

— Почему? — удивилась Галя-старшая.

— Потому что он вред приносит.

— Какой вред?

— Щавель Коленьке приносит. А Коленьке щавель есть вредно. У него живот заболит.

— А что такое вред? — спросила маленькая Галя.

— Ну, вред… — Юрик подумал. — Ну вот, например, коровы приносят пользу, а лошади приносят вред.

— Почему? — опять удивилась большая Галя.

— Коровы приносят нам молоко, значит, пользу приносят.

— Ну, а лошади?

— А лошади приносят вред. Они же траву едят? А трава вредная.

Юрик сконфуженно улыбнулся.

— Ты же сама знаешь, что они потом делают…

Галя задумалась.

— Коровы тоже траву едят… и то же самое у них… — возразила она наконец.

— А лошади тоже молоко приносят, я видел, — заметил Кук.

Юрик не нашелся что ответить.

— Пойдемте за щавелем туда, к забору, — сказал Кук.

— А Коленька?

— А мы его под телегу посадим, чтобы не свалился.

— Нужно мешок подстелить, а то ему сидеть сыро.

Подстелили два пустых мешка, подтащили Коленьку за голову и за левую руку к краю телеги и осторожно шлепнули на мешки.

— Ну, вот здесь и сиди.

Многотерпеливый Коленька привык к одинокому сиденью и не протестовал.

Он устроился поудобнее, загнул ножки крендельком и стал играть цветами. Скоро он заснул, не меняя своего сидячего положения, завалившись вперед и немного набок.

А компания двигалась вдоль канавки.

— Вот сюда, — говорил Кук. — Нет, маленький еще! Пойдем в другую канаву!

Телеги уже не было видно за березками и осинками.

Со стороны ворот зафыркало и заревело что-то.

— Грузовик! — крикнул Кук, вылезая из канавы.

Все бросились к воротам.

Грузовик проехал от завода и завернул на большую дорогу.

— Крахмал повезли, — сказал Юрик.

— Нет, — возразил Кук, — это сушеная картошка для армии. Мой папа будет есть, — прибавил он, подумав.

— И мой, — сказала Галя-старшая.

— И мой, — как эхо подхватил Юрик.

— И мой, — докончила Галя-маленькая.

Они подошли к воротам и смотрели в поле.

Широкая дорога шла все прямо-прямо, поднималась на холм, казалось, что она упирается в небо.

— А где же грузовик? — спросил Юрик.

— Пойдем посмотрим, видно его оттуда? — предложил Кук.

Галя-старшая с готовностью шагнула за ворота.

Юрик стоял в нерешительности.

— Боишься? — Галя взяла его за руку. Юрик покорно зашагал рядом.

— Я не пойду! — пискнула Галя-маленькая. — Дедок заругается! Нельзя выходить за ворота!

— Ну и беги к своему дедку!

Галю повернули лицом к заводу, она побежала, часто переступая короткими ножками. На полдороге, не видя уже ребят у ворот и не видя за деревьями завода, она почувствовала себя совсем одинокой и побежала быстрее.

Ребята шли не по самой дороге, где было уже пыльно, а по тропинке с краю.

В поле было хорошо. Солнце грело, как будто обнимало своим теплом спину и плечи. Пели жаворонки. Один был совсем близко. Он трепыхал крылышками и поднимался все прямо, выше и выше, казалось, что его подтягивают за веревочку сверху.

И ребята шли все кверху и кверху. Дорога кончалась. Начиналось небо.