Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Сенат проверил дело дворянина Николая Александровича Налётова и сообщил в Министерство иностранных дел, что 15 декабря 1859 года были «утверждены постановления Костромского Дворянского Депутатского Собрания о внесении подпоручика Александра Васильевича Налётова с женою его Варварой Александровной и детьми, а в их числе и сыном Николаем, во вторую часть дворянской родословной книги, по личным его заслугам…». Консулу Налётову рекомендовалось обратиться с прошением непосредственно в Костромское дворянское депутатское собрание, представив туда копию своего послужного списка, консисторские метрические свидетельства о рождении детей и удостоверение о сохранении ими прав состояния (то есть справку о том, что они ещё дворяне).

Он начал с того, что греческое свидетельство о рождении дочери Софии перевёл на русский язык (София крестилась в Трапезунде в православной греческой церкви), затем подписал его у священника, выдавшего первичную метрику, потом скрепил его подписью вышестоящего церковного иерарха, легализовал[119]в своём консульстве и выслал его по назначению. Русское свидетельство дочери Налётова, в конце концов, оформили в Собственной его Императорского Величества канцелярии по учреждениям императрицы Марии, а Департамент личного состава и хозяйственных дел в сентябре 1902 года переслал его в Рущук, потребовав от просителя уплаты гербового сбора в сумме 1 рубля 20 копеек

После этого консул Налётов попросил департамент выслать ему метрику на сына Александра и своё свидетельство о браке и сообщил, что поскольку русских гербовых марок у него нет, то посылает в Петербург два рубля. Некоторое время спустя он сообщил, что такую мелкую сумму у него на почте не приняли, в связи с чем просит вычесть эти жалкие 120 копеек из его жалованья и заплатить из них гербовый сбор в Собственную его Императорского Величества канцелярию. Департамент терпеливо высылает дополнительные метрики в Турцию и просит «вернуть оные» по миновании надобности…

В конце архивного дела, заведённого по прошению Налётова, автор с трудом обнаруживает проблески света в туннеле, но по архивным документам дело консула так и не закончилось. Хочется верить, что все его дети благополучно были вписаны во вторую или другую часть дворянских книг Костромской губернии и что для консула Налётова это были самые неприятные минуты в жизни.

Дипломату свойственно слегка преувеличивать значение той страны, в которой он работает, и это естественно. Глава генконсульства в Танжере (Марокко), министр-резидент Бахерахт в октябре 1903 года был озабочен проблемой преобразования генконсульства в миссию. Свой проект в пользу этого он, естественно, обосновал «государственными соображениями», изложив товарищу Ламздорфа, его сиятельству В. А. Оболенскому, такую подоплёку: находившиеся в консульском округе генеральные консульства Бельгии, Португалии и Австро-Венгрии уже преобразованы в миссии, остались только генконсульства Бразилии и США. Но эти последние ведут себя самым неподобающим образом, их сотрудники, пользуясь своим служебным положением, вступают в сомнительные сделки с марокканцами, а потому честные члены консульско-дипломатического корпуса общения с ними избегают. И Бахерахт делает вывод: нахождение Российского Императорского генерального консульства в таком обществе непозволительно. Больших торговых интересов Россия в Марокко не имеет, пишет министр-резидент, намекая на то, что зато существуют большие политические интересы. Кроме того, в случае его отсутствия в генконсульстве нет полномочного лица, которое могло бы исполнять обязанности временного поверенного, потому что его заместитель — всего лишь секретарь-драгоман, не имеющий дипломатического статуса. В случае преобразования генконсульства в миссию все эти неудобства были бы устранены, гладко заключает Бахерахт.

Кажется, проект министра-резидента остался без последствий — уж слишком явно проступали в нём личные интересы…

А вот консульство в Лиссабоне то ли по ошибке, то ли намеренно напечатало для себя бланки, на которых оно значилось генеральным консульством. Департамент личного состава и хозяйственных дел письмом от 18 октября 1893 года обязал консула изъять «неправильные» бланки и напечатать новые.

Защита имущественных прав Российской империи была одной из главных задач консульских учреждений, и по этому поводу консульские чиновники вступали в контакт с местными властями. В августе 1902 года в Гиляне (Персия) возникло недоразумение с земельным участком консульства в городе Решт. Как доложил консул, при содействии эмира, правителя Гиляна, была предпринята попытка незаконно овладеть принадлежавшим в течение последних сорока лет консульству лугом. Некто Мирза Мамеда Казвинский стал претендовать на этот луг, подал жалобу эмиру, а тот распорядился наложить на участок арест и выставить на нём свою охрану из трёх сербазов (солдат). Более всего возмутило консула то, что всё это было сделано втихомолку, без всяких консультаций или переговоров с консульством.

Ситуация в некотором роде была похожа на описанную А. П. Чеховым в «Предложении»: чьи Воловьи Лужки? Претензию на луг, указанный Мирзой Мамедой, управляющий делами Касим-хана, бывшего эмира Гиляна, предъявлял годом раньше, но тогда она была отвергнута, и вопрос, казалось, был урегулирован. Так, во всяком случае, считало консульство, но не упрямый Мирза Казвинский.

Секретарь консульства титулярный советник Преображенский, уполномоченный вести переговоры по спорному лужку, заявил эмиру протест и потребовал снять с него охрану. Эмир притворился, что ничего об этом деле не знает и что Мирза Мамеда самочинно выставил на лугу охрану якобы без его, эмира, ведома. Всё это было шито белыми нитками, все знали, что ни один сербаз без приказания эмира не сделает и шага. В конце концов, эмир пообещал выполнить эту просьбу, но сербазы, как ни в чём не бывало, продолжали «дежурить». Восток — дело тонкое, и потребовался вторичный протест Преображенского, чтобы, наконец, их отозвали.

Скоро к Преображенскому пришли два ходока, явно подосланные Мирзой Мамедой Казвинским и эмиром, и стали горячо доказывать, что русские поступают несправедливо, и обещали представить неопровержимые доказательства своих прав на луг. Было назначено совещание с участием обеих сторон, но на нём никаких доказательств правоты претендента так и не было предъявлено, и эмир был вынужден это дело закрыть.

Лужок отстояли.

Состоявшего ранее секретарём консульства в Пирее, а теперь назначенного вице-консулом в Варну Сергея Протопопова (наш знакомый!) волновал другой вопрос: он обратился к бывшему своему начальнику посланнику в Афинах Ю. Н. Щербачёву с просьбой урегулировать «вычеты из моего жалования для уплаты моих долгов». В Пиреях он подорвал своё здоровье и был вынужден потратиться на лечение, в связи с чем был вынужден одалживать деньги. Ранее этот вопрос регулировала миссия в Афинах, но теперь в Болгарии, очевидно, такой возможности не было, и Протопопов обращается к своему бывшему начальнику за помощью.

Посланник Щербачёв горячо взялся помочь вице-консулу и ходатайствовал за него перед Департаментом личного состава и хозяйственных дел, чтобы вычеты из его жалованья осуществлялись прямо в центральном аппарате Министерства иностранных дел. Посланник дал лестную характеристику Протопопову, полагая, что в случае неудовлетворительного устройства этого дела могут возникнуть претензии со стороны кредиторов вице-консула, а это может «крайне невыгодно отразиться на обаянии миссии».

Как мы уже упоминали, в обязанность консульских чиновников входил контроль за выполнением воинской повинности русских подданных, проживавших на территории их консульского округа. Штатные дипломаты от воинской повинности были освобождены, а вот за внештатными сотрудниками загранучреждении в России неусыпно следило Управление Петербургского уездного воинского начальника (УПУВН). Оно вело учёт таких лиц и время от времени обращалось в МИД с просьбой произвести то или иное «телодвижение» в отношении какого-нибудь загрансотрудника, позабывшего о воинском долге.

Всплеск активности петербургского воинского начальника был особенно заметен во время Русско-японской войны 1904–1905 годов, когда армия испытывала большой недостаток в младших офицерах.

Вот перед нами сердитое письмо УПУВН от 2 марта 1905 года:

«Прошу уведомить меня: когда определён на службу поручик запаса Соколовский? Сведение это мне необходимо для предъявления времени прекращения требования ему заштатного жалованья. За воинского начальника подполковник Иванов».

Через неделю Департамент личного состава и хозяйственных дел имел честь уведомить подполковника Иванова, что не поручик, а штабс-капитан Сергей Соколовский определён на службу по Министерству иностранных дел и причислен к 1-му Департаменту приказом по означенному министерству от 13 октября 1904 года.