Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

«…Не успели мы остановиться на минутку, — пишет В. В. Крестовский, — чтобы взглянуть на эту оригинальную сцену, как из раскрытых дверей выскочили нам навстречу хозяин этого заведения со своею супругой и несколько чумазых ребятишек, уцепившихся за её юбку. Хозяин словно каким-то собачьим нюхом почуял в нас русских и потому сразу на русском языке любезно приветствовал с благополучным прибытием». По акценту сразу было понятно «семитическое происхождение сего джентльмена», продолжает Крестовский. С первых же слов он заверил гостей, что он «з Россия, з Одесту».

— Но какими же судьбами попали вы в Нагасаки?

— Так уж мине Бог дал… Штоби быть приятным русшким матросам, — был ответ.

В предместье города Иносу, известном всем японцам под названием «Русская деревня», был расположен русский госпиталь. В. В. Крестовский вместе с судовым доктором В. С. Кудриным решили навестить его. Они вышли к пристани, кликнули ожидавшего своей очереди фуне (лодочника) и произнесли магическое слово «Иноса».

— Иноса? Харасё! — засмеялся японец и повёз русских к госпиталю, который временно возглавлял судовой врач с военно-морского судна «Африка» А. В. Куршаков. Госпиталь для матросов также находился в полгоры на участке японца по имени Сига, арендованном русским правительством также под шлюпочный ангар и мастерские. Госпиталь располагался в нескольких японских домиках, в нём лежали матросы и младшие офицеры с русских кораблей, пострадавшие от шторма или в результате несчастных случаев.

При осмотре участка экскурсанты увидели, что на крыше одного домика рядом, на свежем воздухе, проветривался гражданский мундир с шитьём и лампасами. «Должно быть, это мундир Александра Алексеевича Сиги, православного японца, работавшего когда-то секретарём японского посольства в Петербурге», — догадался Кудрин. К сожалению, хозяина не оказалось дома, и русские оставили ему свои визитные карточки.

В Иносе, по соседству с японским и голландским, было расположено и русское кладбище, в котором Крестовский насчитал около шестидесяти могил. Благодаря постоянному уходу за могилами со стороны японцев кладбище выглядело чисто и пристойно.

В Нагасаки из Токио для деловых переговоров с Лисовским прибыл русский посланник Кирилл Васильевич Струве, сын известного астронома и основателя Пулковской обсерватории В. Я. Струве, которого мы встречали также и в других странах.

Описывая впечатления о своей командировке в Грецию, Соловьёв (начало XX века) приводит следующий курьёзный случай, связанный с почётным консулом. Вместе с посланником Ону он прибыл на стационаре на остров Милос. Там они, к своему вящему удивлению, были встречены русским почётным консулом на катере с русским флагом. О его существовании никто в миссии и не подозревал. Консул был назначен много лет тому назад, он никогда не писал в миссию, и о нём просто забыли. Его имя не значилось даже в ежегодном справочнике МИД Греции.

Не лучше было положение и в Бразилии. Когда в 1895 году временный поверенный в делах Коростовец ехал к месту службы, он обнаружил, что в городе Белем (Пара) внештатный российский консул давно умер, и его обязанности выполнял родственник. При всём при этом миссия в Рио-де-Жанейро буквально страдала от безделья, но ни один дипломат почему-то не вспомнил о своей обязанности надзирать и контролировать деятельность внештатных консульских чиновников. Коростовец, не доехав до столицы, стал назначать вице-консулов своей властью, не дожидаясь результатов длительной переписки по этому вопросу с Департаментом личного состава и хозяйственных дел.

При чрезвычайных обстоятельствах и внештатные консулы могли рассчитывать на помощь российской казны. Внештатный консул на острове Занте (Греция) господин Доминигини, кажется, был человеком честным и добросовестным, иначе посланник в Афинах Ону не стал бы в 1893 году ходатайствовать за него перед Азиатским департаментом о выдаче единовременного пособия. Во время землетрясения на острове консул остался без крова и имущества и ютился с семьёй в палатке. Управляющий министерством Шишкин получил высочайшее согласие о выдаче Доминигини тысячи рублей.

В посольстве в Нью-Йорке Коростовец встретился с временным поверенным в делах Богдановым, который долго проработал в Бразилии и мог бы удовлетворить любопытство Коростовца в информации о стране, о которой тот имел лишь общее и весьма смутное представление. Богданов, корректный и изящный дипломат, напоминавший Печорина из лермонтовского «Героя нашего времени», томно сказал, что достаточно прочитать книгу бывшего посланника в Бразилии Ионина.

— Впрочем, сами увидите, — добавил Богданов, — красивая природа, но скучный народ; во всяком случае, страна будущего, а не настоящего, всё слишком первобытно — дикари, которые корчат из себя парижан.

Как выяснилось, Богданов страдал сплином или неврастенией, возникшей, по всей видимости, от праздности и тоски по родине.

Расстались друзьями, пишет Коростовец. Скоро до него дошли известия о том, что Богданов застрелился, разослав перед этим знакомым фотографии, изображавшие его в гробу. Более подробно о Богданове мы уже сообщали в главе «Милые люди в Вашингтоне».

Смертельные исходы для загранкомандировок русских дипломатов не были редкостью. Многие умирали, не выдерживая жаркого и влажного климата страны пребывания, но были и другие случаи. 3/16 марта 1906 года вся европейская колония Коломбо была потрясена самоубийством русского внештатного консульского агента, представителя процветающего чайного торгового дома «Щербаков, Чоков и К°» Трифона Чокова. Самоубийца, холостой мужчина среднего возраста, находился на Цейлоне с 1898 года. После себя он оставил записку, в которой пояснил, что ушёл из жизни, посчитав свою болезнь (он болел ангиной) неизлечимой, и попросил своё тело кремировать. Накануне из провинции он приехал на автомобиле в цейлонскую столицу и поселился в гостинице «New Oriental Hotel», в номере, где и нашли его тело сразу после рокового выстрела из пистолета в сердце. Все консульства Коломбо в связи с кончиной коллеги приспустили свои национальные флаги.

В архивном деле Департамента личного состава и хозяйственных дел хранится доклад начальника Чокова, вице-консула в Коломбо, представляющий, на наш взгляд, дополнительный интерес. Приводим его дословно:

«Вследствие самоубийства нашего консульского агента Триф. Чокова считаю не лишним представить при сём Деп-ту опись казённых вещей, сданных мною под расписку на оной г-ну Лабюсьеру, названному французскому консульскому агенту, 3/16 марта 1906 года, перед моим отъездом с Цейлона в отпуск

Как Деп-ту угодно будет усмотреть, в числе вещей вице-консульства находится револьвер, купленный мною в 1904 году, когда я, по поручению 1-го Департамента устанавливал наблюдение за японскими шпионами на острове, и следом за их агентом Танака отправился с шифром и ответственными лицами о-ва в Тринкомали, тогда главный порт английской восточно-индийской эскадры.

О покупке этого револьвера я своевременно донёс Деп-ту».

Донесение неразборчиво подписано и снабжено описью казённого имущества на английском языке, в которой, кроме револьвера, значатся портрет Е. И. В., письменный стол, несгораемый шкаф, два кресла, три стула, табурет, вентилятор, четыре печати, деревянный чернильный прибор и некоторые другие канцелярские мелочи. Вот и вся обстановка.

С. В. Чиркин, встречавшийся с Чоковым в Коломбо, характеризует его как высокомерного типа, самодура и кутилу, устраивавшего на своей русской тройке бешеные гонки по улицам цейлонской столицы на страх разбегавшимся в разные стороны её жителям. Чоков, по мнению Чиркина, запутался в денежных делах и застрелился.

Следующий эпизод из повседневной жизни консульских служащих может кому-то показаться скучным, но он наглядно иллюстрирует, с какими личными проблемами сталкивались царские дипломаты, находясь далеко от родины.

В начале июня 1902 года консул в Рущуке (Турция) Н. А. Налётов обратился в Департамент личного состава и хозяйственных дел с прошением содействовать внесению его детей в дворянскую родословную книгу и получению на них дворянского свидетельства. За время отсутствия в России у него родились две дочери, и необходимо было подтвердить их право на дворянство — автоматически это не происходило.

Лучше бы он не начинал этой процедуры, ибо она превратилась в настоящую волокиту. Положение усугубляло то, что проситель находился за пределами России, а все его личные документы находились на хранении в ДЛСиХД. Поэтому основное время заняла переписка между Петербургом и Рущуком.

Департамент личного состава и хозяйственных дел вежливо «отфутболил» консула, заявив, что брать на себя хлопоты по такому делу не желает и сказать, какие документы понадобятся для удовлетворительного его завершения, тоже не может, а потому порекомендовал просителю обратиться непосредственно в Департамент герольдии. Единственное, в чём департамент мог помочь Налётову, это выслать в Рущук перечень его личных документов, оставленных у них на хранение (речь шла о метрических свидетельствах самого Налётова и его детей, родившихся в России, о брачном свидетельстве его и жены и аттестате об окончании им Лазаревского института восточных языков), и сообщить о результатах своего запроса в Департамент герольдии Правительствующего сената России.