Записки капитана флота - Василий Головнин

Более всего нас беспокоили ответы переводчика и караульных, которые всегда отзывались незнанием, когда мы спрашивали их об обстоятельствах сего дела; а двое из караульных не могли скрыть своей против нас ненависти и угрожали матросам, что мы никогда не возвратимся в Россию за взятие русскими их судна.

Наконец господин Мур сообщил мне посредством записочек, присланных в книгах, следующие известия, слышанные им от одного из караульных, который был болтливее других (у нас всегда сидели по два сторожа, а у господина Мура по одному; от сего происходило, что нам они не могли открыть никакой тайны), прося, чтобы я не все объявлял моим товарищам, дабы их не опечалить. Первое он нам сообщил, что по прибытии наших судов в Кунашир японцы часто начинали с крепости стрелять в них ядрами, но как ядра не доставали, то наши и не отвечали им, а наливали покойно воду. Когда же появилось идущее в гавань японское судно, то с наших судов посланы были шлюпки овладеть оным, причем несколько японцев от страха бросились в воду, из коих шесть человек утонули. После мы узнали достоверно, что девять человек потонули при сем случае. Наши, завладев судном, перевязали всех бывших на нем, но, узнав, что мы живы, тотчас их развязали, стали с ними обходиться ласково, одарили разными вещами и отпустили судно, взяв с него с собой пять человек японцев.

Второе известие господина Мура состояло в том, будто японское правительство, поймав курильцев (товарищей Алексея) и узнав от них, что они были посланы русскими для высматривания их селений и крепостей, определило отрубить им головы как шпионам, но великодушный губернатор Аррао-Тадзимано-ками представил своему правительству, что наказать смертью сих несчастных людей, не имеющих своей воли, а единственно слепо повинующихся русским, которые за ослушание, может быть, лишили бы их жизни, будет японцам стыдно и грешно, почему вместо казни предлагал отпустить их, одарив разными вещами. Правительство уважило сей человеколюбивый совет и повелело поступить по оному.

Весть сия не соответствовала сделанному нам от японцев формальному объявлению, что по их законам иностранцы не наказываются. Но тут дело другое: японцы, вероятно, считают и наших курильцев некоторым образом им принадлежащими, но не делают формального на то притязания, опасаясь войны с нами, а может быть, караульный ложно объявил господину Муру. Спросить же переводчиков о справедливости сего было невозможно, ибо у них тотчас начались бы розыски, от кого мы это слышали. Сколь много происшествия сии нас ни тревожили и сколь ни огорчались мы, видев твердое намерение японцев не вступать с нами ни в какие переговоры, но хорошее обхождение наших соотечественников с японцами, взятыми на их судне, очень много нас утешало.

На вопросы наши, что говорят привезенные из России японцы, переводчик Кумаджеро уверял нас, что они подтверждают наши слова, притом сказал он нам, что один из них есть тот, которого Хвостов увез с острова Итурупа (в бумагах господина Рикорда сего упомянуто не было), по имени Городзий. В бумаге же господина Рикорда назван он матсмайским купцом Леонзаймом (нам прежде еще, тотчас по прочтении бумаг господина Рикорда, японцы говорили, что купца сего имени никогда в Матсмае не бывало, и он должен быть из какого-нибудь другого места), потому что он, неизвестно по какой причине, счел за нужное обмануть русских, назвав себя купцом и переменив имя. Настоящее же его звание было на Итурупе досмотрщика над рыбной ловлей одного купца, а товарищ его, взятый Хвостовым в одно с ним время, при побеге из Охотска объелся китового мяса и умер. Его же поймали тунгусы и возвратили русским.

Уверение Кумаджеро, что возвращенные из России японцы говорят согласно с нами, подтвердилось в мыслях наших еще следующим обстоятельством: губернатор приказал сшить нам шелковое платье, хотя мы и не имели в нем нужды (японцы, узнав, что один из наших матросов был портной, стали давать нам только материи, чтоб мы шили платье по своему желанию; для легкости мы предпочитали покрой матросских брюк и фуфаек всем другим); из сего мы заключили, что японцы хорошо отзываются о наших соотечественниках.

Вскоре после сего господин Мур сообщил нам, что губернатор умер, но японцы, по законам своим, хранят смерть его в тайне до известного времени, о чем дня через два и один караульный, семидесятилетний старик, проговорился, но, вспомнив свою ошибку, просил нас никому из японцев о сем не сказывать. Смерть его немало нас опечалила, ибо все уверяли, что он был человек добрый, да и к нам хорошо расположен.

В половине октября меня и господина Мура повели в замок, где два старших городских начальника в присутствии двух или трех других чиновников, показав нам русское письмо, сказали, что оно было отдано на нашем судне одному из японцев, который, просушивая свой халат, выронил оное, и что недавно нашли его, почему прежде нам и не показывали, а теперь желают, чтоб мы его прочитали и перевели.

Мы видели увертку японцев и знали настоящую причину, почему письма сего они нам прежде не показывали: они не смели этого сделать без предписания из столицы. Я сказал им, засмеявшись: «Понимаю, понимаю сему причину». Тогда и японцы вместе с переводчиком стали смеяться над уловкою, какой старались извинить себя.

Письмо сие было писано от господина Рудакова, одного из офицеров, служивших на «Диане», к господину Муру. В нем, во-первых, он его извещал, что японский начальник в Кунашире в ответ на письмо господина Рикорда посланному с оным японцу велел возвратиться на шлюп и сказать, что мы все убиты; почему они решились начать неприятельские действия, из коих первое было взятие судна, на котором находился начальник десяти судов. Он был не только начальник, но и хозяин сих судов, богатый купец, а притом человек необыкновенного ума и честности, и потому пользовался отличным почтением своих соотечественников. Даже самые вышние чиновники оказывали ему уважение, вообще же он был любим всеми теми, которые его знали. А что господин Рикорд и другие бывшие с ним офицеры приняли его сначала за чиновника, то это немудрено, ибо такие почтенные люди, каков был сей человек, в отдаленных местах носят саблю и кинжал, наравне с людьми военными.

От взятых японцев узнали они, что мы живы и живем в Матсмае, почему они и причли ложное известие о нашей смерти обману посланного японца (которых всех уже они отпустили на берег) и оставили намерение свое поступать неприятельски с японцами. А взяв с этого судна начальника, четырех японцев и курильца, отпустили оное и пошли сами в Камчатку, чтоб там все до нас касательное обстоятельнее выведать от сих людей. Потом господин Рудаков извещает о намерении их на будущее время возвратиться в Матсмай и оканчивает письмо сие желанием нам здоровья, счастья и обыкновенными учтивостями.