Севастопольский конвой - Богдан Сушинский

На следующий день, получив радиограмму от адъютанта маршала полковника Питештяну, комдив Нигрескул тут же потребовал к себе собственного адъютанта.

– Как это понимать? – спросил он, удивленно уставившись на Николае. – Почему Черным Комиссаром интересуется сам кондукэтор? Сам… кондукэтор!

– После того как вы доложили, что Гродов у нас в плену?

– Боже упаси, ни о чем подобном я не докладывал. Маршал так, вообще интересуется этим офицером.

– Очевидно, кондукэтор потому и заинтересовался, что речь идет о Черном Комиссаре, а не о каком-либо другом русском офицере. Не зря же я просил вас сохранить этому майору жизнь. Кстати, у вас появился повод наладить более тесные отношения с адъютантом командующего, которые до сих пор не очень-то складывались.

– Вот как? – поползли вверх брови командира дивизии. – Оказывается, ты дальновиднее, нежели я предполагал. Кое-какие успехи у тебя все же проявляются.

– Поймите: если вы не получите своего «генерала» во время боевых действий, то после них окажется, что у нас слишком много полковников, претендующих на генеральские чины. Некоторые в штабах дивизии и армии все еще недоумевают, почему комдивом назначили полковника; а если уж назначили, то почему не дают генерала?

Был бы Николае откровеннее, он уточнил бы, что у многих недоумение вызывает не сам полковничий чин комдива, а то, почему назначен был именно этот полковник, однако превращаться в самоубийцу он не намерен был.

Полковник вскинул подбородок выше обычного, прокашлялся…

– Моя дивизия достаточно проявила себя в боях, чтобы… Впрочем, это не важно, – не захотел он оправдываться перед младшим лейтенантиком, по существу, мальчишкой. – По-моему, полковник Питештяну намекнул, что этот твой майор мог бы стать инструктором румынских морских пехотинцев.

– Почему только инструктором? Если он перейдет к нам на службу, то вполне мог бы стать командующим всеми частями морской пехоты, которую нужно развивать как отдельный род войск.

– Да в тебе, оказывается, умирает румынский Бонапарт?

– Позвольте не согласиться, господин полковник. Он не умирает.

– Не слишком ли много «бонапартов» для одной, совершенно не подготовленной к бонапартизму страны – вот в чем вопрос? – пробубнил полковник и тут же ушел от этой темы. – Побывай в лагере, поговори с комендантом. С майором этим – тоже. Лучшим исходом и для нас, и для него был бы его «внезапный» выход из подполья. Если уж он считает себя храбрецом, почему скрывается под чужим именем?

– Наверное, потому, что знает: в диверсионном деле храбрость и глупость – понятия разные. Не зря же все диверсанты-десантники идут в бой, оставляя документы в штабе. Кстати, мы ведь тоже скрываем, что мне пришлось побывать в плену. Официально, если помните, я какое-то время прятался в овраге на нейтральной полосе, буквально под носом у врагов. И если бы сигуранца…

– Ладно-ладно, без подробностей, – нервно прервал его полковник, не скрывавший от племянника, что в данном случае больше заботиться о своем собственном реноме, нежели о карьере племянника. Не хватало еще, чтобы его адъютантом и племянником занималась сигуранца. – В любом случае теперь нам следует продавать твоего комиссара как можно дороже.

– Для начала нужно переправить его в один из лагерей, расположенных в Румынии, где разговаривать с ним будет проще.

– Это мысль, – взметнул брови полковник.

Он как-то сразу обратил внимание, что из своего странного кратковременного плена племянник вернулся как бы другим человеком – повзрослевшим и набравшимся мужества. Неужели так повлияла встреча с Черным Комиссаром, о котором давно был наслышан и мужеством которого, еще со времен «дунайского плацдарма» морских пехотинцев, восхищался? Ну и, конечно же, великодушие этого майора Гродова. Другой на его месте тут же передал бы парнишку военной контрразведке, НКВД или куда-то там еще…

33

Лагерь располагался на территории бывшей «райкооперации», которая почти идеально была приспособлена под содержание за колючей проволокой большого количества людей – высокая ограда, складские помещения, нетронутый войной административный корпус, колодец и столовая. Впрочем, наблюдать все это Гродову позволено было только в первые минуты появления здесь, потому что его тут же загнали в какой-то складской полуподвал. И вот уже в течение целой недели он оставался в нем, представления не имея о том, как развиваются события под стенами Одессы и в стране; как сложилась судьба сержанта Жодина.

Перед отправкой сюда младший лейтенант Нигрескул сказал Гродову, что сержант будет находиться в том же лагере, но тут же уведомил, что поступил приказ немецкого командования – морских пехотинцев в плен не брать; если же все-таки попадают – расстреливать.

– Но ведь лагерь подчиняется румынскому командованию, а не германскому, – напомнил пленный адъютанту комдива.

– Все равно придется переодеть вашего сержанта в пехотную форму, иначе германцы потребуют выдачи его, чтобы тут же казнить.

– В такой ситуации возражать бессмысленно.

– И все же сержант может воспротивиться.

– Передайте, что это мой приказ, напомнив, что на задание я тоже пошел не в своем обмундировании.

Чуть позже Гродов узнал, что Жодин облачился в форму какого-то раненого в голову, обреченного красноармейца, который, как безнадежный, подлежал расстрелу.

И вот сегодня майор вновь увидел перед собой младшего лейтенанта, а вместе с ним – нового коменданта лагеря. Им оказался тот самый капитан-толстяк, который беседовал с ним в Новой Дофиновке, сразу же после его, Гродова, пленения.

Спустившись в подземелье вслед за двумя конвоирами, один из которых нес лампу-керосинку, капитан с полминуты покачивался на носках своих до блеска надраенных сапог, натужно двигал челюстями и бессловесно «причмокивал» пухлыми губами, прежде чем спросил у адъютанта комдива:

– И что, полковник действительно заинтересован в особом обхождении с этим морским пехотинцем?

– Полковник всего лишь выполняет приказ из Бухареста, переданный адъютантом маршала Антонеску. Там у них какие-то особые виды на этого парня. То ли как на будущего курсанта разведшколы, то ли как на инструктора школы морских десантников, которая создается в Констанце.

– Почему именно на него? – майор обратил внимание, что румынские офицеры вели себя так, словно самого его здесь не было.

– Румынская кровь, знание румынского языка.

– Вы что, ефрейтор, уже дали согласие служить в королевской армии Румынии, в ее флоте? – тут же обратился капитан к Гродову.

– Нет, естественно.

– Согласия он пока что не давал, это точно. Но ведь никто пока еще и не говорил с ним на эту тему всерьез – о дальнейшем способе жизни, о карьере. Словом, с малейшей оказией его приказано перебросить в Румынию. Вместе с сержантом Жодиным, – уточнил адъютант специально для того, чтобы уведомить Гродова: твой однополчанин все еще жив.

Полковник пожал плечами, «почмокал» и направился к выходу. Выбираясь из подземелья вслед за ним, младший лейтенант Николае обронил: «Ведите себя благоразумно, ефрейтор. Пока что ваше заточение – в ваших же интересах» и подался вслед за начальником лагеря.

– Почему бы сразу же не передать его сигуранце? – спросил толстяк, когда двери темницы закрылись.

– Потому что он – пленный солдат, а не военный преступник, диверсант из партизанского отряда или из подполья. И отношение к нему должно быть соответствующим.

– Почему-то мне с самого начала показалось, что этот ефрейтор не тот, за кого выдает себя.

– Интересно, на основании каких утонченных наблюдений вы пришли к подобному выводу?

– Слишком уж он какой-то властный: этот презрительный взгляд, эта осанка. Он ведь попал в плен, не имея при себе никаких документов. Разве не так?

– Не имея…

– Уверен, что на самом деле это не ефрейтор, а один из офицеров русской разведки или контрразведки, – вопросительно взглянул капитан на Николае.

Тот выдержал начальственную паузу и, явно подражая своему дяде-полковнику, предостерег начальника лагеря:

– Единственное, что я могу вам сказать по этому поводу: в ваших интересах не привлекать к ефрейтору Малюте внимания – ни администрации и охраны лагеря, ни самих пленных. Особенно пленных, – многозначительно подчеркнул адъютант.

– Это мне уже ясно, – выдыхал воздух толстяк, словно выдавливал его из груди, как из прохудившейся автомобильной шины.

– Как вы понимаете, полковник Нигрескул направил меня в лагерь не для того, чтобы вместе с вами гадать над судьбой этого пленного. Этим займутся другие, и не здесь.

Младший лейтенант еще прощался с начальником у ворот лагеря, когда по соседней улице медленно проехала крытая немецкая пропагандистская машина с громкоговорителями.

«Вниманию всех жителей Транснистрии! – доносилось из нее. – Под мощными ударами войск королевской Румынии большевистские войска русских начали панически покидать Одессу[54] в надежде закрепиться на Крымском полуострове!..»