Освобожденный любовник - Уорд Дж. Р.

— Расслабься. Я ничего тебе не сделаю.

Судя по его жесткому голосу, она не могла верить его словам: гнев окрашивал каждое его слово, превращая их в вербальные клинки, и хотя она не видела его, но все же ощущала исходящую от него силу, которая внушала страх. Он был истинным сыном воина Бладлеттера.

— Слушай, я собираюсь снять с тебя капюшон, чтобы ты могла дышать, хорошо?

Она пыталась сбежать от него, отползти подальше от места, где она лежала, но мантия запуталась и пленила ее.

— Возьми себя в руки, женщина. Я просто пытаюсь дать тебе передохнуть.

Она онемела, когда он коснулся ее руками, с уверенностью ожидая ударов. Вместо этого, он просто расстегнул две верхних застежки и опустил капюшон.

Свежий, чистый воздух коснулся ее лица через тонкую вуаль — предмет роскоши, как еда для голодающего. Но она смогла не много вобрать в себя. Она была напряжена всем телом, глаза зажмурены, а губы сложились в гримасу, когда она приготовилась к чему бы то ни было.

Но ничего не происходило. Он не двигался…. Она уловила его зловещий аромат… но он не касался к ней, не сказал ни слова.

Она услышала скрежет, затем вдох. Потом почувствовала что-то резкое, пахнущее дымом. Как фимиам.

— Открой глаза. — Его властный голос раздался позади нее.

Она подняла веки и моргнула несколько раз. Она лежала на сцене амфитеатра, взирая на пустой трон из золота и белую шелковую дорожку, ведущую к холмистому подъему.

Раздались приближающиеся тяжелые шаги.

И вот он возник. Возвышающийся над ней, больше, чем любое живое существо, которое она прежде встречала; она отпрянула при виде его бледных глаз и жесткого лица.

Он поднес к губам тонкий белый рулончик и вдохнул. Когда он заговорил, дым выходил из его рта.

— Я же сказал. Я не причиню тебе боли. Как тебя зовут?

Через сжатую глотку она сказала:

— Избранная.

— Нет, это твое предназначение, — рявкнул он. — Я хочу твое имя. Я хочу знать твое имя.

Ему было разрешено спрашивать это? Ему… О чем она думала? Он мог делать все, что хотел. Он же Праймэйл.

— К-К-Кормия.

— Кормия. — Он снова вдохнул белую штуку, и оранжевый кончик ярко вспыхнул. — Послушай меня. Не бойся, Кормия, хорошо?

— Ты… — ее голос сорвался. Она не была уверена, могли ли задавать ему вопросы, но она должна узнать. — Ты бог?

Его брови сошлись над его белыми глазами.

— Черт, нет.

— Но тогда как ты…

— Говори громче. Я не слышу тебя.

Она постаралась придать голосу твердости.

— Как вы могли перечить Деве-Летописице? — Он сердито взглянул на нее, и она бросилась извиняться. — Пожалуйста, я не хотела вас оскорбить…

— Да неважно. Итак, Кормия, тебя не устраивает это спаривание со мной, верно? — Когда она ничего не ответила, его рот сжался от нетерпения. — Давай же, поговори со мной.

Она открыла рот. Но не издала ни звука.

— О, да господи ты боже! — Он пропустил руку в перчатке через темные волосы и начал расхаживать вокруг.

Он определенно был неким божеством. Он выглядел столь свирепым, что Кормия не удивилась бы, имей он способность вызывать на небе молнии.

Он остановился, нависая над ней.

— Я же сказал, что не причиню тебе вреда. Черт возьми, за кого ты меня принимаешь?! За монстра?

— Я не видела мужчину ранее, — выпалила она. — Я не знаю, что вы такое.

От ее заявления он застыл, как вкопанный.

Джейн проснулась от скрипа гаражной двери, пронзительный шум доносился из соседней квартиры слева. Перевернувшись, она взглянула на часы. Пять вечера. Она проспала почти весь день.

Ну, типа проспала. Большей частью она была в ловушке странного видения, в нем ее мучили смутные образы. Сон был связан с мужчиной, с огромным мужчиной, который был одновременно частью ее и абсолютным чужаком. Она не могла увидеть его лица, но знала, как он пахнет: темными специями. Вблизи ее носа, вокруг нее, на ней и…

Снова вспыхнула эта ужасающая головная боль, и она бросила свои мысли, как горячую кочергу, которую схватила не за тот конец. К счастью, жгучая боль в глазах отступила.

Услышав шум работающего двигателя, она оторвала голову от подушки. В окне, рядом с кроватью, она увидела, как на соседнюю подъездную дорожку заехал минивен. Кто-то заселялся в соседнюю квартиру, и бога ради, пускай это будет не целая семейка. Стены между блоками были не столь тонкими, как в многоквартирных домах, но все же далеки от стен банковских хранилищ. И при любом раскладе не обойдется без визжащих детей.

Она приняла сидячее положение, чувствуя себя более чем помятой, словно какой-то мусор. Что-то сильно болело в груди, и она не думала, что это мышцы. Повернувшись из стороны в сторону, у нее возникло ощущение, что она уже чувствовала эту боль раньше, но не могла вспомнить, когда и где.

Душ оказался тяжким испытанием. Черт, да она с трудом добралась до ванной. Хорошие новости — программа «мыло — полоскание» немного привела ее в чувство, а желудок, казалось, настроился для еды. Оставив волосы обсыхать, она спустилась вниз и сварила кофе. Ее план — включить мозг на первую передачу, затем сделать пару звонков. Она в лепешку разобьется, но поедет завтра на работу, и поэтому хотела приготовиться по максимуму, прежде чем ехать в клинику.

Она направилась в гостиную с кружкой в руке и села на диван, бережно держа в ладонях кружку, надеясь, что Капитан Кофеин придет ей на помощь и поможет снова почувствовать себя человеком. Опустив взгляд на шелковые подушки, она поморщилась. Именно эти подушки ее мать так часто поправляла, именно они служили барометрическим измерителем «Все Хорошо» или же нет, и Джейн спросила себя, когда в последний раз на них сидела. Боже, похоже, что никогда. Насколько она знала, последними здесь отсиживались ее родители.

Хотя нет, гости. Ее родители сидели только на парных креслах в библиотеке: ее отец сидел на правом с трубкой и газетой, а мать — на левом, с пяльцами. Они сидели, словно восковые фигуры из музея Мадам Тюссо, часть выставки, посвященной состоятельным мужьям и женам, которые никогда не разговаривали друг с другом.

Она подумала об устраиваемых ими званых вечерах, со скитающимися по большому дому, в колониальном стиле, народу; с официантами, в униформе, и блюдами, заправленными грибным соусом. Каждый раз это была одна и та же толпа, те же разговоры, маленькие черные платья и костюмы от Брук Брозерс. Менялись только времена года, и перерыв наступил после смерти Ханны. После ее похорон, званые вечера прекратились на шесть месяцев по приказу отца, но затем все вернулось в прежнее русло. Хотел ты того или нет, а вечера возобновились, и хотя ее мать выглядела настолько хрупкой, что могла разбиться, она наносила макияж, наряжалась в маленькое черное платье и вставала у парадной двери, вся в жемчугах и с фальшивой улыбкой.

Боже, Ханна любила эти вечеринки.

Джейн нахмурилась и положила руку на сердце, вспомнив, когда у нее возникала подобная боль. Подобное жгучее давление появилось с потерей Ханны.

Странно, что она неожиданно проснулась от этого. Она никого не потеряла.

Глотнув кофе, она пожалела, что не сделала горячий шоколад…

Возникло смутное изображение мужчины, протягивающего ей кружку. В кружке был какао, и он сделал его потому что он… он покидал ее. О… боже, он уходил…

Острая боль молнией пронзила голову, обрывая внезапное видение. В этот момент позвонили в дверь. Потерев переносицу, она бросила взгляд в сторону холла. Сейчас она не в духе общаться.

Раздался еще один звонок.

Поднимая себя на ноги, она поплелась к входной двери. Открывая замок, она подумала, блин, если это проповедник, то она уж обеспечит ему единство с…

— Манелло?

Заведующий хирургическим отделением стоял на ее пороге с типичным нагловатым выражением на лице, будто приветственный коврик был его собственностью. Он был одет в хирургическую форму и кроксы, а сверху щеголял в дорогом замшевом пальто, цвета его ярко-карих глаз. Его Порше занял пол ее дорожки.