На свободное место (Инспектор Лосев - 3) - Аркадий Адамов

В это время в передней раздается звонок. Виктор Арсентьевич, взяв у меня ключ, со всех ног кидается открывать. Ноги у него уже не дрожат. И вот в кабинет входит очень озабоченный Петя Шухмин.

До управления мы добираемся в считанные минуты.

Уже довольно поздно, но Лев Игнатьевич Барсиков - он только что сам назвал свою фамилию - желает немедленно беседовать со мной. Ему говорят, что в столь позднее время допросы проводить не полагается. Кроме того, официальный допрос может провести только следователь, а если и я, то лишь по его поручению. Сейчас же нет ни следователя, ни поручения. Однако гражданин Барсиков раздраженно отвергает все доводы и требует встречи со мной. Что ж, такими требованиями пренебрегать нельзя. Сегодня Барсиков может сказать куда больше, чем завтра, сегодня он возбужден и взволнован, даже взбешен, а завтра он, возможно, будет спокоен, расчетлив и скрытен. Ну, однако, и характер у этого господина. Обзавелся пистолетом и даже решил пустить его в ход. Среди подобного контингента преступников случай редчайший, это даже Эдик подтвердил "Тебе, старик, повезло", - сказал он мне по телефону, и я не понял, что он имеет в виду: что мне попался такой редкий экземпляр или что я все-таки остался жив.

К сожалению, сам Эдик в предстоящей беседе участия принять не может: у него сидит паникующий Виктор Арсентьевич. Как решительно, однако, изменился за такой короткий промежуток времени этот человек! Каким он только что был самоуверенным, иронично-снисходительным и насмешливым - и как отвратительно жалок сейчас. И именно сейчас, в этих экстремальных условиях, как всегда, и обнаруживается вся суть человека. Ох, как много таких превращений я уже видел!

Совсем не таков Барсиков, надо отдать ему должное, хоть он час назад и стрелял в меня. Этот, при всей его бессовестности и наглости, все же обладает решительностью и смелостью.

Барсиков сидит возле моего стола в свободной позе, перекинув ногу на ногу и откинувшись на спинку стула. Вид у него, правда, довольно потрепанный, на вороте рубашки нет пуговицы, галстук съехал набок, у мятого пиджака не хватает двух пуговиц, причем одна вырвана "с мясом", и в этом месте вылезает бортовой волос. Под глазом у него растекается желто-фиолетовый синяк, губа вспухла. Тем не менее, Барсиков совсем по-хозяйски развалился на стуле и небрежно покуривает. Даже пытается по привычке сжечь до конца спичку в моей пепельнице, но пальцы дрожат, и номер не получается. Он раздраженно швыряет погасшую раньше времени спичку и, отодвигая от себя пепельницу, с досадой говорит:

- Уж не везет, так сразу во всем. Я, признаться, загадал на эту спичку. Так, - он небрежно машет рукой, - психологический атавизм, не изжитые цивилизацией суеверия. Но извините за отступление в чуждую вам область. Надеюсь, это вы мне инкриминировать не будете? - иронически осведомляется он.

- Нет, - усмехаюсь я. - И без того хватит что инкриминировать.

Как ни странно, но я не чувствую к нему какой-то особой, личной злости. Он мне чужд, враждебен и неприятен, но по причинам куда более глубоким.

- Ну, а что именно вы мне будете инкриминировать, если не секрет? интересуется Барсиков, небрежно интересуется, словно речь идет о ком-то другом, а не о нем самом, да и о пустяковом деле к тому же.

- Теперь у меня от вас секретов не будет, - улыбаюсь я. - Теперь вы нам уже помешать не можете. А что касается вашего вопроса, то уверяю вас, любой прокурор сейчас даст санкцию на ваш арест.

- О чем же вы доложите прокурору?

- Да хотя бы о хранении вами огнестрельного оружия и о попытке убить работника милиции. Мало разве?

- Мало, - решительно объявляет Барсиков и приглаживает растрепанные седые волосы. - Все это пустяки. Главное - не в этом.

- Хорошенькие пустяки, - говорю я. - А если бы вы не промахнулись?

- А, не притворяйтесь трусом, - досадливо машет рукой Барсиков.

- Что же тогда главное, по-вашему?

- Главное - в том, что я разгадал один из секретов нашей экономики и воспользовался им. Тоже, знаете ли, своего рода открытие.

Он саркастически усмехается.

- Ого! - ответно улыбаюсь я. - Прошлый раз, помнится, вы мне говорили, что я умный человек. Но теперь вы, кажется, изменили свое мнение? Почему?

- Что вы хотите сказать, не пойму? - высокомерно спрашивает Барсиков.

Он ведет себя так, словно мы снова сидим с ним в кафе. Удивительный, однако, наглец. И какое самомнение.

- Я хочу сказать, - говорю я, - что сейчас вы меня, очевидно, считаете за дурачка, которому можно преподносить любую выдумку, и он поверит. Кроме того, я не думал, что вы хвастун. Ну что ж, поведайте, какой секрет нашей экономики вы открыли?

- Напрасно смеетесь, молодой человек, - нравоучительно грозит мне пальцем Барсиков. - И вы совсем не глупец, это я продолжаю утверждать. Вы просто умный идеалист. Помните, я вам говорил о такой вымирающей категории? Вы и опасны тем, что умны. Я поэтому в вас и стрелял.

- Ну, ну, не поднимайте этот глупый выстрел на такую принципиальную высоту, - насмешливо говорю я. - Вы испугались за свою шкуру, вот и все.

- Нет, - качает головой Барсиков. - Чего мне пугаться? Семьи у меня нет. И не было. Зачем мне эта обуза? А пожил я так, как вам и не снилось. Все у меня было. Деньги пока еще кое-что значат и у нас.

- А я думаю, больше всего в жизни у вас было страха и еще одиночества. Вы же всегда возвращались в пустой дом, - говорю я и добавляю: - Все-таки не уходите в сторону. Вы собирались сообщить о каком-то секрете.

- Секрет заключается в некоем пороке экономики, который я обнаружил, многозначительно говорит Барсиков.

- Я вижу, Шпринц прав: вы не только готовы перегрызть глотку ближнему, но любите и философствовать.

- Шпринц мелочь, - наполняясь злобой, скрипит Барсиков. - Его не грызть, его давить, как клопа, надо... - Он берет себя в руки и уже спокойнее продолжает: - Так вот насчет порока в экономике. Он заключается в попытке всеобщего, я бы сказал, тотального планирования и одновременно запугивания Уголовным кодексом. Это с одной стороны. А с другой - всяческие возможности для... как бы это сказать?.. для внезаконной деятельности, скажем так. Последняя и выгодна, и интересна.

Я качаю головой.

- Ошибаетесь. Внезаконная деятельность, как показывает опыт, у нас дело неверное, опасное и, в конце концов, обреченное. Ну, к примеру. Сколько времени вам удалось продержаться в последнем деле, скажите честно?

- Что значит "продержаться"?

- Сколько прошло времени, как вы договорились с... Гелием Станиславовичем?

- С каким еще Гелием Станиславовичем? - подозрительно переспрашивает Барсиков.

- Ну, зачем притворяться, что вы его не знаете? - усмехаюсь я. - Вы же умный человек. Ведь я не с неба взял это имя, правда?

- А! В самом деле... Глупо темнить, когда Виктор, этот трус, сидит сейчас где-то и все рассказывает. Что вы спросили?

Я повторяю вопрос.

- Мы сотрудничаем года два-три, - отвечает Барсиков.

- Ну вот. Так стоит ли из-за двух-трех лет такой нервной, хотя и обеспеченной жизни жертвовать куда большим количеством лет, которые вы проведете за решеткой?

- Случайность, - скрипит Барсиков. - Какая-то случайность, ручаюсь.

- У вас это будет первая судимость? - спрашиваю я. - Не скрывайте.

- От вас не скроешь! Третья.

- Ну, вот видите. И дело-то ведь не шуточное, Лев Игнатьевич. Мы до самого конца цепочки пройдем, будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича с его синей "Волгой".

- Пижон несчастный! - сердито фыркает Барсиков. - Только это еще не конец цепочки, между прочим.

- Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столькими годами жизни ради двух-трех "богатых", так сказать? Я этой психологии не пойму. Объясните.

В ответ Барсиков досадливо машет рукой.

- И никогда не поймете, - говорит он. - Я не могу спокойно видеть, как пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда ими могут воспользоваться другие. Ведь прорехи всеобщего планирования неизбежно заполняются, имейте это в виду. На свободное место всегда прихожу я или другой предприимчивый человек. Свободное место, которое не хочет или не может занять государственное производство, просто требует внимания. И я становлюсь буквально больным, если его упущу. Буквально. Но я редко упускаю, - самодовольно усмехается Барсиков. - Это я вам, конечно, не для протокола сообщаю. Могу даже привести пример. Вот эта великолепная пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак, трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не числилась.

- Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, возражаю я. - По указанию руководства.

- Верно! - подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой блеск. - Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я, не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно, перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так пришлось убрать Гвимара, - неожиданно заключает Барсиков. - Что поделаешь.