100 великих писателей - Геннадий Иванов

Дикинсон жила «жизнью духа», жила своим богатым внутренним миром. Отец ее был одним, как пишут, из «столпов местного пуританства», поэтому религиозная тематика для Эмили была в какой-то степени и наследственной. Ее в юности влекла философия, она боготворила мыслителя Эмерсона, с которым вступила в переписку.

Жила она в затворничестве, но смогла выразить то, что бывает трудно выразить и людям, живущим в самой гуще событий. Дж. Б. Пристли написал: «Поэтом, который ближе всех подошел к выражению характера и духа Новой Англии, была та, что пребывала в неизвестности до конца прошлого века, Эмили Дикинсон, наполовину старая дева, наполовину любопытный тролль, резкая, порывистая, часто неуклюжая, склонная к размышлениям о смерти, но в лучших своих достижениях удивительно смелый и сосредоточенный поэт, по сравнению с которым мужчины, поэты ее времени, кажутся и робкими, и скучными».

Книги Э. Дикинсон крайне редко издавались у нас прежде в силу религиозности ее поэзии, а сейчас поэзия, да еще зарубежная, издается минимальными тиражами, поэтому будет уместно познакомить читателя со стихами американской поэтессы, чтобы потом продолжить наш рассказ, опираясь уже на некоторое наше общее знакомство с текстами.

Не только осенью поютПоэты, но и в дни,Когда метели вихри вьютИ трескаются пни.

Уже утрами иней,И светом дни скупы,На клумбе астры отцвелиИ собраны снопы.

Еще вода свой легкий бегСтремит — но холодна,И эльфов золотистых векКоснулись пальцы сна.

Осталась белка зимовать,В дупло упрятав клад.О, дай мне, Господи, тепла —Чтоб выдержать Твой хлад![1859]

(Здесь и далее стихи даны в переводе Аркадия Гаврилова.)

Я знаю —Небо, как шатер,Свернут когда-нибудь,Погрузят в цирковой фургонИ тихо тронут в путь.Ни перестука молотков,Ни скрежета гвоздей —Уехал цирк — и где теперьОн радует людей?

И то, что увлекало насИ тешило вчера —Арены освещенный круг,И блеск, и мишура, —Развеялось и унеслось,Исчезло без следа —Как птиц осенний караван,Как облаков гряда.[1861]

Надежда — из пернатых,Она в душе живетИ песенку свою без словБез устали поет —

Как будто веет ветерок,И буря тут нужна,Чтоб этой птичке дать урок —Чтоб дрогнула она.

И в летний зной, и в холодаОна жила, звеня,И не просила никогдаНи крошки у меня.[1861]

Как Звезды, падали они —Далеки и близки —Как Хлопья Снега в январе —Как с Розы Лепестки —

Исчезли — полегли в травеВысокой без следа —И лишь Господь их всех в лицоЗапомнил навсегда.[1862]

Он бился яростно — себяПод пули подставлял,Как будто больше ничегоОт Жизни он не ждал.

Он шел навстречу Смерти — ноОна к нему не шла,Бежала от него — и ЖизньСтрашней ее была.

Как хлопья, падали друзья,Росли сугробы тел,Но он остался жить — за то,Что умереть хотел.[1863]

Одна из основных тем поэзии Э. Дикинсон — смерть. Она нередко в своих стихах представляет себя мертвой — и вновь, и вновь прикасается к непостижимой тайне смерти. Порой со страхом. Ее современник поэт Уитмен, наоборот, смерти не страшился, он считал ее началом новой жизни, естественным проявлением гармонии бытия.

Поэты всегда стремились и будут стремиться разгадать тайну смерти. Ведь разгадать ее — значит разгадать тайну жизни. Критик Конрад Эйкен писал, что Дикинсон «умирала в каждом своем стихотворении». Исследовательница творчества американской поэтессы Е. Осенева считает, что из умонастроения Дикинсон было два логических выхода: «Либо самоубийственный нигилизм (и к нему подчас была близка Дикинсон), либо намеренный возврат от абстракций к незыблемости простых вещей, ограничение себя областью конкретного. Второй путь для Дикинсон более характерен. Если могучий земной реализм Уитмена, его влюбленность в конкретное — вещь, факт — питались его энтузиастическим мировоззрением, то Дикинсон толкает к реализму неверие. Простая красота мира — ее прибежище от разъедающего душу нигилизма».

Но здесь хотелось бы возразить, что не неверие, а именно вера, религиозная вера возвращает ее с небес на землю — к реальным чудесам Создателя. И потом — от конкретного она всегда опять отталкивалась и поднималась в Небо. Да и на земле она не могла без Неба.

Кто Неба не нашел внизу —Нигде уж не найдет,Ведь где бы мы ни жили — БогПоблизости живет.

Приведем еще несколько замечательных стихотворений Эмили Дикинсон:

Раскаянье есть ПамятьБессонная, воследПриходят Спутники ее —Деянья прошлых лет.

Былое предстает ДушеИ требует огня —Чтоб громко зачитать своеПосланье для меня.

Раскаянье не излечить —Его придумал Бог,Чтоб каждый — что такое АдСебе представить мог.[1863]

Лишь раннею веснойТакой бывает свет —Во все иные временаТакого света нет.

Такой бывает цветУ неба над холмом,Что ни назвать его никакИ ни понять умом.

Он медлит над землей,Над рощею парит,Высвечивая все вокруг,И чуть не говорит.

Потом за горизонт,Блеснув в последний раз,Уходит молча он с небесИ оставляет нас.

И будто красотуПохитили у дня —Как если бы моей душиЛишили вдруг меня.[1864]

Тихо желтая звездаНа небо взошла,Шляпу белую снялаСветлая луна,Вспыхнула у Ночи вмигОкон череда —Отче, и сегодня ТыТочен, как всегда.

Стихи Эмили Дикинсон на русский язык переводили несколько человек. Самыми популярными стали переводы Веры Марковой, знаменитой нашей переводчицы древней и новой японской поэзии. Она хорошо перевела Дикинсон, но для нее это не стало, скажем так, делом жизни, как для Аркадия Гаврилова (1931–1990).

Аркадий Гаврилов, профессиональный переводчик американской литературы, был просто на всю свою не очень долгую жизнь захвачен поэзией Дикинсон, много о ней думал, переводил ее стихи, как мне кажется, адекватнее, сокровеннее и поэтичнее других переводчиков, сделал очень много заметок на полях переводов, которые после его смерти опубликовала вдова. Хочется познакомить читателей с некоторыми заметками — они помогут глубже проникнуть в мир поэзии Эмили Дикинсон.

«Э.Д. была страшно одинока. Она почти физически ощущала беспредельность космоса. Одиночество бывает только тогда плодотворным для художника, когда художник тяготится им и пытается его преодолеть своим творчеством».

«За сто лет нигде не родилась вторая Э. Д. Сравнивают с ней Цветаеву, но их стихи похожи только на глаз — графикой, обилием тире, ну, еще, может быть, порывистостью. Хотя, нужно признать, Цветаева стремилась в ту мансарду духа, в которой Э.Д. прожила всю жизнь, не подозревая, что кому-то может быть завидна ее доля. Цветаеву притягивала к земле не преодоленная ею женская природа (ей ли, трижды рожавшей, тягаться с женщиной-ребенком!)».

«Многие стихи Э.Д. не поддаются эквивалентному переводу. Зачем же их калечить, растягивая суставы до более „длинного“ размера? Честный подстрочник лучше такого насилия. Например: „Я Никто! А кто ты? И ты тоже Никто? Мы с тобой пара? Как скучно быть кем-то! Как стыдно — подобно лягушкам — повторять свое имя — весь июнь — восхищенным обитателям Болота!“»

«Она всегда стремилась к небу — движение по плоскости ей было неинтересно».

«Поэтика Э. Д. принадлежит девятнадцатому веку, тематика и характер переживаний — двадцатому. В русской поэзии был сходный феномен — И. Анненский».

«А. Блок однажды (на „башне“ у Вяч. Иванова) сказал об Ахматовой: „Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом“ (вспоминала Е. Ю. Кузьмина-Караваева). О стихах Э.Д. он бы этого не сказал».

«Глубокая мысль не может быть пространной. Острое переживание не может длиться долго. Поэтому стихи Э.Д. коротки».