Царствование императора Николая II - Сергей Ольденбург

Восстание не разгоралось, но и партизанская война не прекращалась. Она тянулась с 9 по 14 декабря - среди казаков и драгун начало сказываться физическое утомление - когда адм. Дубасов обратился по прямому проводу в Царское Село к государю. Он объяснил положение и подчеркнул, какое значение имеет исход борьбы в Москве. Государь отдал приказ отправить на подмогу лейб-гвардии Семеновский полк.

Утомление ощущалось в войсках, но и обывателю надоела стрельба; дружинники все меньше находили доброхотных помощников при постройке баррикад, все чаще наталкивались на определенную враждебность, на добровольную милицию, организованную Союзом русских людей. Прибытие 15 декабря Семеновского полка в Москву окончательно решило судьбу революционного выступления. Дружинники стали отходить за город. Перед уходом они еще явились на квартиру начальника охранного отделения Войлошникова и расстреляли его, несмотря на мольбы его детей.

Главной «коммуникационной линией» революционеров была Московско-Казанская дорога. Отряд семеновцев с полк. Риманом во главе двинулся вдоль этой дороги, занимая станции и расстреливая захваченных с оружием дружинников. В городе стрельба затихла. Только в рабочем квартале Пресня, высоко поднимающемся над извилиной Москвы-реки, революционеры держались на два-три дня дольше. Наконец 18 декабря после артиллерийского обстрела и Пресня была занята без боя отрядом семеновцев. Энергия адм. Ф. В. Дубасова и ген. Г. А. Мина сломила без больших жертв попытку вооруженного восстания: за десять дней борьбы общее число убитых и раненых не превысило двух тысяч.

Всеобщая забастовка кончилась фактически раньше прекращения борьбы в Москве. 19 декабря еще вспыхнуло восстание в Ростове-на-Дону, но через два дня и оно было подавлено.

После этого оставалось только восстановить порядок на окраинах. Самую серьезную проблему представляла Сибирь. С первой всеобщей забастовки Сибирская дорога находилась фактически в управлении стачечных комитетов. На дороге образовалось несколько революционных опорных пунктов. Молва приумножила их силу и значение. Было известно, что забастовщики пропускают поезда с запасными, возвращающимися из Маньчжурии, но по дороге подвергают их революционной «обработке». Командование на Д. Востоке растерялось. Ген. Линевич вошел в соглашение со стачечным комитетом для эвакуации запасных. Питаясь смутными слухами о русской революции, маньчжурская армия глухо волновалась. Происходили офицерские и солдатские митинги.

«Реакция выдвигает Игнатьева и ломит Витте, - записывал Куропаткин 23 декабря в своем дневнике. - Николай Николаевич добивается военной диктатуры». Ген. Линевич - в беседе с Куропаткиным - «не признает нужным бороться против крайних партий. Несколько раз повторял, что порядок не будет восстановлен в России, пока не явится свой Наполеон, способный сломить все и всех… Уж не мнит ли он себя?..»

28 декабря командование маньчжурской армией получило через Шанхай телеграмму государя от 14 декабря, возлагающую на ген. Ренненкампфа восстановление порядка на Сибирской, Забайкальской и Китайской ж. д. Ген. Линевич и Куропаткин были смущены: сначала возникла мысль «пустить Ренненкампфа в качестве туриста»… Куропаткин считал нужным, чтобы деятельность Ренненкампфа «регламентировалась постановлениями Г. думы (?)». Но трудно было не исполнить прямой приказ государя.

В это время государь нашел более быстрого исполнителя. Ген. Меллер-Закомельский принял поручение - очистить от революционеров Великий сибирский путь. В ночь на Новый год, с отрядом всего в двести человек, подобранным из варшавских гвардейских частей, он выехал из Москвы на экстренном поезде. Такое предприятие могло показаться безумием: говорили, что в Чите многотысячное революционное войско, что запасные, возвращающиеся из Маньчжурии - а в пути их были десятки тысяч - утратили всякую дисциплину. Но горсть людей с решительным командиром оказалась сильнее анархической стихии.

Меллер-Закомельский действовал круто: встретив на ст. Узловой первый поезд с распустившимися запасными, он вывел свой отряд, выстроил половину его на платформе, а другая часть обходила вагоны и прикладами выгоняла солдат, разместившихся в офицерских купе. Когда на одной станции в вагон его поезда проникли два агитатора, они были выброшены на полном ходу. Двух-трех таких фактов, разнесенных телеграфом, было достаточно, чтобы следующие встречные поезда с запасными уже сами «приводили себя в порядок», и попыток агитировать среди чинов отряда больше не было.

На станции Иланской революционная толпа заперлась в ж.-д. депо и пробовала отстреливаться. Отряд Меллер-Закомельского отвечал правильными залпами; 19 было убито, 70 ранено, остальные сдались. После этого попыток сопротивления уже не было. На двух станциях были расстреляны стачечные комитеты. Отряд в двести человек быстро продвигался по Сибири, и революционеры, не думая о сопротивлении, спешили скрыться с его пути. Страх перед отрядом Меллер-Закомельского был так велик, что Чита - где красные господствовали почти три месяца, где местный губернатор Холщевников называл социал-демократов «партией порядка», где в руках революционного комитета были вагоны с 30 000 ружей - поспешила без боя сдаться ген. Ренненкампфу, подходившему с востока, от маньчжурской границы, чтобы не попасть в руки «страшного» отряда. Экспедиция ген. Меллер-Закомельского показала, как порою суровость, примененная вовремя, может предотвратить большие кровопролития.

Чита сдалась 20 января. Сибирский путь был свободен. Генералы Куропаткин и Линевич, не совершившие ничего противозаконного, но не сумевшие справиться с положением, были смещены в начале февраля приказом государя. Командующим войсками на Д. Востоке был назначен ген. Гродеков. 9 февраля ген. Меллер-Закомельский уже представлял государю свой отряд в Царском Селе.

Русское общество в декабре пережило глубокий психологический кризис. Третья всеобщая забастовка и попытка восстания в Москве отнюдь не встречали всеобщего сочувствия интеллигенции. Повелительный тон революционных органов начинал раздражать; насильнический характер крайних партий вызывал отталкивание. П. Б. Струве в «Полярной Звезде» писал (15 декабря): «Мы заклятые враги всякого насилия, исходит ли оно от власти или от анархии».

Еще смелее критиковал поведение общества кн. Гр. Н. Трубецкой: «Как была осуществлена свобода слова?.. Правда, в критике и осуждении правительства никто не стеснялся. Заслуги ораторов и публицистов в этом отношении были, однако, невелики, потому что против поверженного льва отваживаются, как известно, и не очень храбрые животные… Но против новой силы, которой все поверили и поклонились, потому что в руках ее сверкнула давно знакомая, любезная сердцу обывателя палка, - много ли нашлось отважных и смелых речей?.. Не чувствовалось ли… что вместо старой поношенной ливреи люди с какой-то странной поспешностью и самодовольством торопятся облечься в новенькие холопские доспехи и на голову надвинуть номерной картуз, на котором красуется надпись «свобода»?»

Д. С. Мережковский выступил со статьею «Грядущий Хам», направленной против грозящего царства черни, хотя он тут же пытался оговорить, что этого «Хама» он усматривает в «черной сотне».

Но когда революционное движение потерпело полный крах, когда «начальство вернулось» и жизнь вошла опять в колею, русское общество также вернулось к своей обычной роли и принялось жалеть побежденных революционеров и страстно возмущаться действиями власти. Умеренный «Вестник Европы» писал о «превышении самообороны»; более левые органы изо дня в день выступали с «обличительными материалами», возмущаясь расстрелами дружинников и разгромом домов, как будто не революционеры в течение целой недели охотились из-за угла за полицейскими и солдатами.

Общество жадно подхватывало всякое обличение. Во время аграрных беспорядков в Полтавской губернии, в селе Сорочинцы, толпою крестьян был убит стражник. Приехавший для следствия советник Филонов велел крестьянам встать на колени и покаяться. Эта форма репрессии вызвала страстное обличительное письмо известного писателя В. Г. Короленко в местной газете «Полтавщина»; через несколько дней Филонов был убит неизвестным. Сам Короленко после этого смущенно писал о «вмешательстве, которого я не мог ни желать, ни предвидеть»…

Еще более нашумело «дело Спиридоновой». Советник губернского правления Луженовский, ездивший прекращать аграрные беспорядки в Тамбовской губ., был смертельно ранен пулей в живот на вокзале в Тамбове. Стреляла в него М. Спиридонова, девушка лет 18; возмущенная толпа сильно ее избила; ее повезли в тюрьму. Оттуда она прислала письмо бредового характера, обвиняя арестовавших ее офицеров во всяческих истязаниях и оскорблениях. Произведенное следствие не подтвердило этих обвинений, и сама Спиридонова на суде уже не повторяла их. «Как можно было галлюцинации больного, тяжело ушибленного человека печатать в качестве важного обвинительного материала?» - основательно спрашивали «С.-Петербургские Ведомости». Но как и в деле Филонова, эти «обличения» стоили человеческих жизней: оба офицера, которых называла Спиридонова, были убиты в ближайшие месяцы; убийцы их скрылись бесследно. Вообще в начале 1906 г. необыкновенно увеличилось число террористических актов.