Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

Толпа в этот час митинговала за все. Все хотели выговориться, но никто не хотел никого слушать. Толпа бурлила, собираясь в кучки и группы, останавливаясь или митингуя на ходу. Вновь кто-то достал красные флаги, кто-то начал что-то петь, другие выкрикивали невесть что или смеялись невесть с чего.

Вновь повалили солдаты из казарм. Вновь зашумели площади и парки. И пусть революция еще не вернулась в город, но смута в нем уже ожила. Ожила и быстро набирала силу в истеричных головах. Маятник страха, достигнув наивысшей точки, стремительно двинулся в обратном направлении – к полной бесшабашности. На улицы повалили даже те, кто старался в предыдущие дни меньше показываться на улице.

Кто-то двигался к Таврическому за хлебом. Кто-то спешил лично в чем-то убедиться. Кто-то бесцельно слонялся по улицам. Кто-то просто топтался на месте.

Город вновь ожил и вновь забурлил водоворотом людской стихии.

Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года

Шум на берегу нарастал. Вдоль стоящего у причальной стенки крейсера вновь во множестве реяли красные флаги. На рукавах у многих были красные ленты или алели банты на груди. Градус эмоций нарастал, и толпа бесновалась. Крики с берега доносились до стоящих на борту матросов, и те кричали в ответ.

Огранович покосился на командира.

– Что будем делать, Михаил Ильич? Может, все же следовало дать добро на сотню казаков, которых предлагал нам штаб?

– Помилуйте, устроить резню на крейсере? Право, я вас не могу понять, как можно предлагать подобное! И потом, воля ваша, но я верю в благоразумие команды. Тем паче что утром на офицерском собрании мы это обсуждали и все согласились, что противостоять команде четырнадцать офицеров, три гардемарина и одиннадцать кондукторов просто не в состоянии. Тем более что и надежность кондукторов под большим вопросом, ведь пришлось офицерам командовать караулом.

Старший офицер с сомнением покачал головой, глядя на гудящую толпу.

– Позвольте, Михаил Ильич, напомнить вам о телеграмме от великого князя Михаила Александровича…

Никольский резко перебил своего старшего офицера:

– Соблаговолите оставить вопросы о законности этого Чрезвычайного комитета нашему командованию в Морском генштабе. Телеграмму командующего флотом вы читали.

Шум нарастал, и в нем все более явственно слышались угрожающие выкрики. Матросы крейсера, солидаризируясь с радикальными настроениями на берегу, бросали на мостик злобные взгляды.

– Воля ваша, Михаил Ильич, но попомните мое слово – вчерашнюю нашу с вами стрельбу и убитого матроса Осипенко нам не простят.

Командир крейсера хмуро посмотрел на своего старшего офицера и покачал головой. Офицеры помолчали, погруженные каждый в свои думы. Никольский прекрасно понимал опасения Ограновича. Ситуация на корабле усугублялась с каждым часом. Еще совсем недавно команда крейсера считалась одной из лучших на Балтике. Однако, как и опасался Никольский, после постановки корабля на капитальный ремонт дисциплина на крейсере резко упала. Все попытки удержать ситуацию под контролем не увенчались успехом. Торчание у причальной стенки без выхода в море расслабляла. Жизнь в виду столицы заставляла забыть о войне и дисциплине. Увольнительные в город развращали. Нижние чины, возвращаясь из Петрограда на корабль, приносили с собой слухи и подрывную литературу. В команде начались брожения. Пытаясь сделать все возможное для предотвращения бунта на корабле, Никольский распорядился ограничить увольнительные и изымать у вернувшихся все подозрительное, в первую очередь всякую революционную литературу. Но, как и следовало ожидать, эти меры не дали особых результатов. Спасти ситуацию мог только боевой поход, но выйти в море стоящий на капитальном ремонте крейсер не мог.

С началом выступлений на улицах Петрограда обстановка на крейсере стала буквально накаляться. Арест агитаторов взорвал и без того горячую атмосферу на корабле. Подстрекаемые умело распускаемыми слухами о намерении командования превратить крейсер в плавучую тюрьму, многие члены некогда образцовой команды стали требовать освобождения «товарищей». Опасаясь спровоцировать открытый мятеж, капитан распорядился удалить с корабля арестованных, но, как оказалось, эта мера была воспринята как свидетельство слабости командования, и открыто зазвучали угрозы в адрес начальствующих чинов. Несмотря на команды караула, беснующаяся братия отказалась покидать шкафут и предприняла попытку отбить арестованных. Растерявшийся конвой был бы смят в считанные мгновения, если бы Никольский и присоединившийся к нему Огранович не открыли по нападавшим огонь из личного оружия. Если бы сила не была решительно применена, то, вероятно, корабль был бы захвачен еще вчера. Тогда же толпа нижних чинов кинулась врассыпную, спасаясь от пуль своих командиров. На палубе остались лежать трое, причем один из них был убит. Именно об этом и напоминал старший офицер Никольскому.

Позже, выступая с разъяснительной речью перед собравшейся на большой сбор командой, капитан видел, что слова его не находят отклика в душах подчиненных и злоба их лишь затаилась. Опасаясь попытки захвата корабля ночью, Никольский распорядился поставить на мостике пулеметы. Однако состоявшееся позже офицерское собрание постановило отказаться от применения оружия против команды. О чем была послана телеграмма командующему флотом.

Этой ночью, казалось, на крейсере никто не спал. Команда вполголоса митинговала, офицеры с мрачной решимостью готовились к возможному штурму, на берегу сновали какие-то молодчики. Никольский, предчувствуя недоброе, передал для жены обручальное кольцо и нательный крест старшему механику.

Наступление утра 28 февраля лишь усугубило тревогу капитана. И вот теперь они с Ограновичем стояли на мостике и мрачно смотрели на то, как выходит из-под контроля команда крейсера, как вновь растет береговая толпа, как какие-то подозрительные личности с берега начали призывать матросов сойти на берег и присоединиться к походу к Таврическому дворцу, как многие матросы повязывали на бушлаты красные ленты и злобно зыркали в сторону мостика.

– Нам не простят, – повторил Огранович.

Дежурный офицер подошел к капитану и сообщил, что команда прислала уполномоченного, который от имени нижних чинов требует не препятствовать их сходу на берег. Огранович покосился на стоящий рядом пулемет, но Никольский отрицательно покачал головой и, устало сообщив о том, что он не возражает против ухода свободной от вахты команды на берег, сгорбившись, покинул мостик и удалился в