Счастье - Даниэла Стил

Он хотел было пригласить ее зайти, но подумал, что ничего, кроме лишней боли, это не принесет. Однако затем пожал плечами, отступил назад и, показав рукой в направлении комнат, все-таки спросил:

– Не зайдешь на минутку?

Шарлотта кивнула и прошла за Оливером на кухню, думая, как же он хорош собой, и чувствуя, как сильна по-прежнему ее любовь. Там она огляделась и сунула в карман свою записку.

– Когда ты отправляешься в Нью-Иорк?

Чарли, похоже, колебалась, словно не знала, что ему сказать. Она понимала, как сильно его ранила, и исправить это уже было нельзя. Но нужно было объяснить и с чего-то начать...

– Это долгая история.

– Ты, должно быть, сильно волнуешься?

Олли старался придать своему голосу оттенок равнодушия, но безуспешно. В нем звучали гнев, печаль, обида и любовь, которая бы все равно не угасла, как бы Оливер ни силился ее убить.

– За последнее время много всего произошло, – пыталась объяснить Шарлотта. Минувшие несколько недель были для нее адом, но она этого не сказала. По его глазам она видела, что опоздала и приехала зря.

– Хочешь чашку кофе? – предложил Олли. С одной стороны, ему хотелось, чтобы Чарли ушла и оставила его снова наедине с печалью, но, с другой стороны, хотелось, чтобы она осталась. Навсегда.

Она посмотрела на него долгим взглядом, взглядом женщины, которая заплатила дорогую цену за свой поступок. А потом очень тихо произнесла:

– Олли, я на Бродвей не еду.

– Не едешь?!

Оливера словно поразило громом. Что она имеет в виду? Она же сказала тогда. А потом в теленовостях и в газетах сообщали. Что изменилось? Когда и почему?

– Нет, не еду. Я остаюсь и буду сниматься здесь в сериале.

– Они не согласились расторгнуть контракт?

– Согласились, но...

Олли, ошарашенный, ждал конца истории.

– ...я решила, что уезжать будет нехорошо.

– Для твоей карьеры?

– Для нас. Хотя я думаю, что уже опоздала. Но мое прежнее решение было неправильным, и я это наконец поняла. Я постоянно говорила, как много для меня значат брак и семья, а потом захотела все бросить и убежать, не обращая внимания на то, как всем от этого больно: и тебе, и мне, и детям. Это была ошибка. Отвергать любимого человека – такую цену я не смогла бы заплатить даже за роль на Бродвее. Поэтому я отказалась. И даже если окажется, что я потеряла вас безвозвратно, об отказе жалеть не буду, зная, что поступила правильно. – Шарлотта горько улыбнулась. – Как только я изменила планы, мне сразу стало легче.

Оливер в недоумении смотрел на нее, потом усмехнулся:

– Они, наверное, пришли в ярость.

– О да, – подтвердила Чарли с улыбкой. – Я думаю, теперь на Бродвее можно поставить крест. Но телекомпания меня любит. – И добавила: – Я боялась, Олли, тебе звонить.

– Почему?

– Потому что я тебя так обидела. То собираюсь тебя бросить и улететь в Нью-Йорк, то прихожу и говорю, что все о'кей. Я не имела права так с тобой поступать. Вот это и написано в записке. Я решила, что надо тебе сообщить, пока ты не прочтешь где-нибудь сам, и посчитала, что если ты захочешь отозваться, то отзовешься. Но вообще-то надежд у меня почти не было.

Она говорила это таким тоном, будто ничего уже от него не ждала и намеревалась горевать о своем поступке до конца жизни.

Олли пытался уяснить себе все сказанное, и вдруг Чарли, словно желая разрядить атмосферу, оглядела кухню и, не увидев клетку со свинкой, спросила:

– Кстати, а как поживает мой тезка?

Олли усмехнулся, чувствуя, что многопудовый груз свалился с его плеч:

– На время отсутствия Сэма сослан в гараж, шуму от этой маленькой твари слишком много. У меня и так со сном нелады, чтобы еще слушать, как он забавляется.

– Я тоже все это время мучилась бессонницей. Неплохо я все понапутала, а, Олли? – спросила она тихим, грустным голосом.

' Оливер кивнул:

– Возможно. – И слегка ей улыбнулся. – Может быть... а может, и нет. В жизни важен окончательный поступок. Все мы делаем ошибки.

Они продолжали неловко стоять на кухне, их глаза выражали боль, опасение, напряжение – ведь решалась их судьба. Так много можно было потерять... и так много выиграть. Все зависело теперь от него.

– Я по тебе скучала, Олли. И буду скучать долго-долго, если ты меня не простишь.

Она настолько его любила, что пришла просить прощения.

– Каждый день я хотела тебе позвонить... или приехать... чтобы сказать, что сожалею... что была круглая дура... что ошиблась, считая пьесу на Бродвее важнее тебя. Я поступила мерзко, хоть потом и одумалась.

– Ты поступила честно, – поправил ее Олли. – Именно этого тебе всегда хотелось. И ты, Чарли, имела на это право.

– Ты для меня был важнее. Я просто до конца этого не понимала, пока не потеряла тебя. Но потом было уже поздно.

Глядя в его глаза, Шарлотта подумала было, что приехала напрасно, но Оливер с тем же странным выражением лица медленно приблизился к ней.

– Кто тебе это сказал? – прошептал он и привлек ее к себе. – Кто тебе сказал, что было поздно? И кто говорит, что ты ошибалась, а я был прав? Я себе тысячу раз говорил, что мог бы переехать с тобой обратно в Нью-Йорк, что мы могли бы поселиться в моем доме в Перчесе. Какое я имел право становиться на твоем пути?

– Ты имел полное право... Тебе надо думать и о твоих детях. А я думала только о себе.

– А теперь?

Олли говорил с трудом. Он все так же сильно ее любил, и снова стоять с ней рядом было для него мукой.

– Я тебя, Олли, так сильно люблю.

Чарли словно легонько выдохнула эти слова, и тогда он медленно поцеловал ее. Только это он и хотел услышать, только это его интересовало, только ради этого он жил с тех пор, как расстался с ней.

– Я тебя тоже люблю... Ты не представляешь, как я по тебе тосковал. Думал, что с ума сойду...

– И я думала.

Она вдруг улыбнулась, а Олли подхватил ее и понес по дому.

– Куда ты меня тащишь? – смеялась Шарлотта. Она снова была счастлива. Любимый обнимал ее, он не сердился на нее и был также удручен разрывом. Слава Богу, что она отказалась от Бродвея. – Что ты делаешь?

Он торжественно шагал по лестнице в направлении своей спальни.

– Несу тебя в свою кровать, там тебе место, пока не научишься себя вести... чертова знаменитость... Больше ты мне такой фокус не выкинешь!

Олли, бранясь, пронес ее в дверь. Шарлотта смеялась – его глаза снова были такими теплыми и счастливыми.

– Олли, прости меня...

Он продолжал держать ее в объятиях, словно действительно не желал больше отпускать.

– Не надо. Я тоже был круглым дураком.

– А теперь?

Оливер уложил ее на кровать.

– По-моему, мы оба дураки и достойны друг друга, – Шарлотта улыбнулась и протянула к нему руки.