E-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен

— Тогда идем!

— Хорошо, ты такой, такой…

Она согласилась со мной танцевать. Я схватил ее за руку, поскольку это разрешалось, когда танцуешь, и мы стали протискиваться вперед к опасному, ярко освещенному полу танцплощадки. И не успели оглянуться, как мы уже стояли в середине и пытались занять нужную позицию. Оркестр играл «Дым затмевает ваши глаза». Я обнял ее за талию и начал осторожно продвигать в том направлении, где, как мне казалось, было больше всего танцующих. Удалось это осуществить без особого труда, многие еле держались на ногах, толкали нас, а мы толкали их. Все как положено. Рука, которую я держал в своей, была теплой, моя другая рука покоилась на широком вязаном поясе. Она смотрела почему-то не на меня, а в сторону (может, искала подружек), но танцевала прижавшись ко мне и с необыкновенной легкостью следовала за теми неуверенными импровизациями, которые я себе позволял, чтобы скрыть внезапное путанье в танцевальных па. Все равно я был на вершине блаженства, понимал, что получалось — и неплохо. Ведь это я, пятнадцатилетний подросток, а никто другой, участвовал в официальном мероприятии и танцевал с восемнадцатилетней девушкой по имени Герда, которая к тому же была в меня «влюблена». Не иначе, как подвиг с моей стороны, и немудрено, если голова слегка кружится и двигаешься иногда не так, как положено. И еще одно важное открытие: чувствуешь себя уверенней и свободней, когда ты находишься в массе, среди танцующих или среди зрителей; ты как бы растворяешься, исчезаешь в толпе и не доступен для скрытого наблюдения; разница лишь в том, что нужно набраться мужества пройти через всю площадку и взять за талию стоящую перед тобой девушку, если желаешь потанцевать…

Музыка смолкла. Сразу стало свободнее. Мы стояли в нерешительности, не знали, что нужно сказать и куда нам идти.

— Еще один танец?

Я отважился задать этот вопрос, потому что алкоголь еще не совсем выветрился, голова чувствовалась как шальная, мужество не иссякло, к тому же казалось самым верным и надежным оставаться там, где мы стояли. Боязно было подумать куда-то идти, о чем-то говорить, не совсем понятно, что полагалось делать после танца на таких публичных мероприятиях. Кружиться здесь на площадке означало для меня нечто большее, нежели танцевать одному танго ради забавы в городской квартире.

— Потанцуем еще? Не против?

— Если хочешь…

Она продолжала оглядываться по сторонам, словно искала кого-то, но при этом не забывала прижиматься ко мне, иногда даже ее рука касалась рукава моей рубашки.

— Катрине тоже здесь. Мама сегодня присматривает за малышкой.

Ах, Катрине, я засмеялся, потому что почти забыл и о ней, и о своем дерзком намерении танцевать с ней. Сейчас мне казалось это не важным, хотя я и стал посматривать на танцующие пары. Но ее не было.

Следующий танец был вальс, и я, не раздумывая, протянул руку, чтобы пригласить ее на свой педантичный, быть может, не совсем галантный манер, потому что страстно желал вновь обвить рукой ее девичий стан и потому что не хотел покидать танцевальную площадку. Здесь было приятно и надежно. И тут я увидел Йо. Он висел на низком заборе невдалеке от того места, где мы с ним стояли, и с раздражением наблюдал за танцующими. Он не видел нас. Герда стояла и ожидала, такая чужая с помадой на губах и с черными ресницами, но покорная, многообещающая. Вокруг нас уже начали кружиться. Некоторые вальсировали неэстетично, крича и притоптывая ногами. Мне пришла в голову безумная идея: я схватил ее обеими руками за талию и пошел водить кругами, я ведь хорошо танцевал венский вальс. Она слегка отклонилась назад, но улыбалась и держала одну руку у меня на шее, а другую — на плече. Так мы танцевали. И я специально вел ее к тому месту у забора, где стоял Йо, знал, чем заткнуть ему его поганый рот. Когда мы приблизились, я осторожно притянул к себе Герду, почувствовал, как ее ноги следовали параллельно моим, и наклонил голову так, что моя щека касалась ее надушенных, покрытых лаком волос. Расчет был правильным, ход оправдал себя. Он увидел нас, и его дерзкое лицо позеленело, превратилось в маску, выражавшую изумление. Я торжествовал. К тому же Герда, когда мы почти вплотную провальсировали мимо него, обняла меня за шею и слегка сжала. Его товарищи тоже стояли там. Величайшая для меня радость! Пусть станут свидетелями его посрамления! Мы танцевали прижавшись, тело к телу, щека к щеке. И продолжали танцевать так, даже когда миновали этих глазеющих в недоумении зевак, даже когда они уже не могли различить нас в толчее танцующих, даже тогда мы продолжали наше тесное интимное сближение; я чувствовал, как ее ноги прильнули к моим на манер, который невозможно было описать: так никто не прижимался ко мне в танцевальной школе. Воспринимать малейшее движение ее тела, как своего собственного, в этой среде незнакомых людей давало некоторое ощущение неуверенности, но одновременно и наивысшего блаженства, предчувствия близости неизвестного, давно желанного и фантастического; я никогда раньше не воспринимал танец как повод для соединения бедер и нижней части тела; фактически эти совместные шаги можно было рассматривать как стремление к деликатному массажу, с точки зрения анатомии, самой высшей стратегической области, и результат не замедлил также сказаться: я достаточно сильно смутился, когда представил, что она явно чувствует нечто твердое у своего живота, но легкая тошнота, всегда спасавшая меня в затруднительных положениях, выхолостила боязливое предчувствие о дерзости, о несдержанности, о неумении управлять собой. Но не по своей воле получилось так, да еще при исполнении венского вальса. А она, она держала теплую руку на моей шее, прямо у корней волос, и ее волосы пахли лаком и парфюмерной водой, и нижняя часть ее тела послушно следовала за моей, как тень следует за солнцем. А, быть может, ей это нравилось? Подобная дерзость? Была ли Герда опытной в интимных отношениях? Было ли у нее такое в прошлом? Чем она занималась со своим возлюбленным, с англичанином? Эти мысли пугали меня. Эта «публичная» форма сближения была чем-то иным, нежели просто обнимать и зажимать молодую девушку, целовать ее в сарае. Это был ритуал спаривания, которому мы отдавались всей душой. Она — накрашенная и податливая, я — неловкий и невоздержанный, в состоянии возбуждения, непроизвольного и неопределенного, которого я мог бы достигнуть, например, плотно прижавшись животом к стволу дерева в лесу. Лак для волос, губная помада и давление в брюках: мы продолжали танцевать, я продолжал танцевать с Гердой в блаженном кружении, позабыв обо всем на свете, а она, она танцевала, обняв меня за шею своей теплой рукой, а другая теперь лежала на груди, будто специально для того, чтобы в любое время, когда ей заблагорассудится расстегнуть пуговицы на рубашке. Над головами бесстрашно вились ночные насекомые, бездумно слетавшиеся на свет и тепло прожекторов и сгоравшие там, превращаясь в пепел…

Вот опять лицо Йо, белое, перекошенное: мы сделали полный круг по танцевальной площадке и снова оказались возле «детского» наблюдательного пункта. Он стоял теперь один, может, специально отослал товарищей, чтобы не видели нового поражения и унижения: его сестра и его товарищ вместе танцевали да каким способом! Тот венский вальс, которому он обучался в тайной надежде и желании, скрытыми под его нахальной внешностью. Я видел, как каждое мое победоносное кружение, каждый изгиб моего тела оскорбляли его, даже в большей степени, нежели если бы я танцевал с Катрине, потому что Катрине находилась вне поля нашей досягаемости; она была скорее всего нашей мечтой, а не реальной доступной личностью (во всяком случае, для него, я мог находиться в резерве), она была ареной, где скрещивались наши дикие, далекие от жизненной правды мальчишеские интересы. Нет, не Катрине, а Герда была жизненной реальностью, накрашенная и напомаженная Герда, которая, не ведая ни о чем, еженедельно купалась в прачечной, а ее брат Йо наблюдал за ней и с презрением комментировал виденное; праздничная Герда с приветливыми, честными, большими глазами, благодарная Герда, шептавшая: «Это ты был всегда»; это была Герда, которая действительно представляла для нас обоих Женщину.

— Ах, — сказала она, а может мне просто померещилось, когда музыка стихла, и мы снова стояли рядом, и я как бы не замечал, что все еще продолжаю держать ее теплую руку в своей.

Музыканты вдруг вошли в раж, пианист без промедления начал наигрывать бешеное буги-вуги, так что многие танцующие покинули танцплощадку.

— Пойдем, Петер, — прошептала она, — посмотри, все идут… я не особенно хорошо могу свинг…

Она потащила меня к дырке в заборе. Мне показалось, что все белые лица в толпе парней повернулись к нам. Я держал руку в кармане, чтобы скрыть свой позор. Но как раз там была такая толчея, что нам пришлось стоять и ждать, и вот тогда я случайно оглянулся через плечо и — увидел ее.