Петр II - Николай Павленко

3. Донесения испанского посла Якова Стюарта, графа Бервик, герцога де Лириа[184]

Из Нарвы я выехал 21 ноября [1727 года] утром и, проехав две ночи и день, наконец прибыл в Петербург 23-го числа в полдень. От Нарвы до сего столичного города считается 142 версты.

На другой день, 24 ноября, я уведомил о своем приезде министров царских и иностранных дворов, а поелику я принял титул только полномочного министра, то и обязан был сделать первый визит четырем министрам, которые были во главе правления, а именно: государственному канцлеру графу Головкину, генерал-адмиралу Апраксину, вице-канцлеру и гофмейстеру царскому барону Остерману и князю Дмитрию Голицыну.

На первой аудиенции у Его величества был я 31 декабря. Речь говорил я на кастильском языке, а отвечал на нее, от имени царя, барон Остерман по-русски.

По окончании чего, обер-церемониймейстер привез меня на аудиенцию к великой княжне, сестре Его величества. Тут речь произнес я на французском языке, а барон Остерман, стоявший при ней с левой стороны, отвечал мне, по ее повелению, на том же языке.

После сего представился я принцессе Елисавете и говорил ей речь также по-французски, а ее высочество приказала своей штатс-даме графине Салтыковой отвечать мне, что она и исполнила на французском языке.

На другой день послал я просить позволения представиться герцогине Мекленбургской и герцогине Параскевии, дочерям царя Иоанна, старшего брата Петра I, но они не могли исполнить моей просьбы, потому что отъезжали того же дня в Москву.

Вот письмо, которое отправил я 10 января 1728 года к маркизу де ла Паз.

«Полагаю, что королю, нашему государю, весьма нужно знать в подробности систему правления Русской земли, которая подвергается величайшей опасности, если Бог не отвратит сего, упасть опять в прежнее свое состояние.

Со времени низвержения князя Меншикова барон Остерман, гофмейстер царский и вице-канцлер, считался первым министром, но, будучи иностранцем, он не смеет ничего делать по собственному своему убеждению и сносится во всем с тремя другими членами регентства, поступая с величайшей осторожностью и скрытностью. Хотя государю не исполнилось еще 13 лет, но, как он был объявлен совершеннолетним, то никто не смел говорить ему ни о чем, ни подавать ему советов. Один только Остерман имеет над ним некоторую власть, но и его замечания уже не уважаются. Уже заметно, что он будет в высшей степени любострастен, и завелись у него любовные шашни. Не подивитесь, милостивый государь, его успехам в таком возрасте, ибо вопреки холоду здешнего климата молодежь, как мужчины, так и женщины, развивается гораздо ранее, чем у нас, и мужчины вступают в брак даже одиннадцати лет от роду. Царь не терпит ни моря, ни кораблей, а страстно любит охоту. Здесь в Петербурге негде охотиться, но в Москве очень можно, почему никто не сомневается, что, переехав туда, он едва ли возвратится, и причины, для сего приводимые, кажутся мне неосновательными.

Главная причина, для которой покойная царица и Петр I основали здесь свою резиденцию, была та, чтобы иметь всегда в глазах рождающуюся морскую силу, которая была для них величайшим наслаждением, и для того, чтобы держать в почтении государей, своих соседей, и именно шведских. Юный монарх не походит на них: он ненавидит морское дело и окружен русскими, кои, не терпя отдаления своего от родины, всегда толкуют ему ехать в Москву, где жили его предки, и при этом выхваливают московский климат и множество дичи в ее окрестностях, а здесь климат не только нездоровый, но и наводящий тоску, и нет мест для охоты.

Многие думают, что коронация совершится прежде поста и что после этого царь возвратится сюда. Но я думаю, что этому не бывать, потому что еще ничего не готово для сего торжества и купцы, поехавшие в Лион для закупки шелковых и штофных материй, не могут возвратиться прежде исхода сего месяца или начала будущего, а генерал Ягужинский, зять государственного канцлера, уверял меня, что коронация будет не прежде, как после Пасхи и, наверное, мы не воротимся прежде лета.

Барон Остерман тоже в отчаянии, что плоды данного им царю хорошего воспитания пропадают и что он сам подвержен ежедневно интригам русских, которые на каждом шагу расставляют сети, чтобы он, запутавшись в них, пал и погиб. Он знает их очень хорошо, и люди, заслуживающие доверия, говорили мне, что он решился после коронации отказаться от звания гофмейстера и попросить об отставке. На сих днях он занемог, и кровь, пущенная ему, была вся черная и почти гнилая. Болезнь эта сделалась от того только, что он вынужден был говорить царю о его образе жизни, а Его величество, выслушав его, отошел, не сказав ни слова. Через несколько дней он стал говорить тоже, примолвив, что Его величество сам через несколько лет велел бы отрубить ему голову, если бы он не представил ему пропасти, в которую он теперь стремится, и коль скоро он слепо предается потоку, он не может быть свидетелем его погибели и отказывается от звания гофмейстера. Царь обнял Остермана и со слезами на глазах просил не оставлять его, но в этот же самый вечер он принялся за прежнее.

Чтобы лучше понять настоящее состояние сего двора, надобно знать, что здесь две партии. Первая — царская, к которой принадлежат все те русские, кои главнейше стремятся к тому, чтобы выгнать отсюда всех иностранцев. Эта партия разделяется надвое: одна состоит из Голицыных, другая из Долгоруких, как я объясню после. Вторая партия называется великой княжны, сестры царской, и к ней принадлежат: барон Остерман, граф Левенвольд и все иностранцы. Цель сей партии состоит в том, чтобы поддерживать себя против русских милостью и покровительством великой княжны, которую царь по сие время весьма много уважает. Левенвольда не только ненавидят русские, но и все честные люди, а прискорбнее всего то, что Остерман очень любит такого человека, которого стараются всячески отдалить от двора.

Но более всех доверенности царь имеет к принцессе Елисавете, своей тетке, которая отличной красоты, я даже думаю, что тут недалеко до любви. Она ведет себя очень благоразумно и рассудительно, уважает Остермана и обращается с ним ласково.

Его величество также очень любит молодого князя Долгорукого Ивана Алексеевича, который по молодости своей угождает ему во всем. Так как принцесса Елисавета держит себя твердо, то и нельзя сомневаться в том, чтобы он не остался главнейшим фаворитом и не сверг со временем принцессу и барона Остермана. Как ни старались удалить сего Долгорукого, но по сие время сделать этого не могли. Он сын князя Алексея Долгорукого, второго гофмейстера царского. Князь Иван служит камергером и пользуется такой доверенностью, что не оставляет царя ни на минуту и даже спит в одной с ним комнате. И отец содействует много к доставлению царю удовольствий. Им удалось бы уже удалить Остермана, если бы русские вельможи были согласны между собой.