Дорога Короля - Мартин Гринберг

Подобное было вполне в духе вайдессов. Халоги, к которым взывал в своей проповеди Квелдальф, этих пререканий даже не заметили. А он, впервые с тех пор как прибыл в страну халогов, чувствовал, что у него по-настоящему серьезные слушатели.

«Интересно, отчего это так происходит, — думал он. — Ведь Нифон, в сущности, прав: аргумент, основанный на результатах учения, слабее, чем аргумент, почерпнутый из самой доктрины. Впрочем, северяне уважают силу, и, похоже, напоминание о могуществе вайдессов ничуть его проповеди не повредило».

— Изгоните же зло из вашей жизни! — взывал Квелдальф. — Примите идеи доброго бога в души свои и в мысли свои. Обратитесь к той добродетели, что покоится в душе каждого из вас. Кто из вас хочет показать всем, что готов стать верным приверженцем Фаоса, обладающего великой и доброй душой, и навеки отринуть зло?

Он и раньше всегда задавал этот вопрос в конце каждой проповеди. И всегда ответом ему служило каменное молчание. А то и насмешки. Халоги с удовольствием его слушали: для них это была необычная и довольно интересная возможность развлечься. Но одно дело просто слушать, и совсем другое — проявлять послушание. Несмотря на все свои страстные призывы, Квелдальф так никого и не обратил в свою веру. Во всяком случае, до сегодняшнего дня. Но сегодня вдруг робко поднялась одна женская рука, затем вторая, а потом поднял руку и кто-то из мужчин…

Квелдальф, исполненный благодарности, быстро начертал на груди, над сердцем, знак солнца и поднял полные слез глаза к небесам. Наконец-то добрый бог подал ему знак, что и этот северный народ не будет им забыт!

Скэтваль перерезал жертвенному коню горло и быстро подставил к ране большую чашу, чтобы собрать хлынувшую кровь. Когда конь рухнул на землю, Скэтваль наполнил жертвенной кровью маленькие кропильницы и принялся пятнать деревянные стены храма ярко-красными брызгами. Он вымазал кровью свои руки и лицо, а также руки и лица тех своих сородичей, которые собрались, чтобы совершить жертвоприношение вместе с ним.

Пока он окроплял собравшихся святой кровью, жрец Гримке, сын Гранкеля, провозгласил:

— И пусть хлынет на нас благодать богов, как хлынула кровь из горла этого жертвенного животного!

— Да будет так, — эхом откликнулся Скэтваль, а за ним — и его воины, и их жены.

Скэтваль изо всех сил старался скрыть снедавшую его тревогу, когда приступил к жертвоприношению, но это оказалось нелегко. Торжественный ритуал должен был собрать вместе всех членов рода, чтобы все могли получить благословение богов, а потом, на пиру, и свою долю жареной конины с пивом. Пришли многие, но далеко не все.

Дочь вождя, Скьялдвор, тоже отсутствовала. Брови Скэтваля грозно сошлись на переносице, отчего его длинный нос, казалось, вытянулся еще больше. Меньше всего ожидал он увидеть свою дочь среди тех, кто слушает болтовню этого южанина!

Через плечо Скэтваль глянул на жену. Ульвхильд, прожив всю жизнь с ним вместе, понимала его без слов. Вот и теперь она лишь едва заметно пожала печами, словно говоря: ничего не поделаешь, Скьялдвор — взрослая самостоятельная женщина.

Скэтваль презрительно фыркнул: тоже мне взрослая! Однако по закону девушка действительно имела право все решать самостоятельно после того, как становилась женщиной. И Ульвхильд, услышав, как он фыркнул, гневно на него посмотрела — разумеется, она и эту его мысль тоже поняла сразу.

Скэтваль быстро отвернулся и уставился на куски конины, жарившейся на огне. Первая порция была уже почти готова — можно есть. Кто-то протянул ему блюдо, вырезанное из березовой древесины. Скэтваль своим длинным ножом наколол кусок жаркого и шлепнул его на блюдо. Стоявший рядом Гримке подал ему ковш с пивом и нараспев произнес:

— Да благословят нас боги щедростью своей!

Через некоторое время, досыта наевшийся жареного мяса и слегка покачивающийся от немыслимого количества выпитого пива, Скэтваль вышел из храма. Он оставался там одним из последних: одной из привилегией вождя была возможность есть и пить всласть, во всяком случае значительно больше своих подданных. Вкус и аромат горячего костного мозга все еще чувствовался во рту и в ноздрях.

Скэтваль довольно похлопал себя рукой по животу: а ведь жизнь, в общем, не так уж и плоха. Поля плодоносят не хуже, чем обычно; стада пока что здоровы, да и людей никакая болезнь не косит. Набеги кочевников почти прекратились. Зима, конечно, будет долгой, но она на севере всегда долгая и холодная. Халоги привыкли к холоду, и если богам будет угодно, то почти все племя увидит следующую весну. А на памяти Скэтваля было немало таких лет, когда голод и смерть не покидали его сородичей в течение всех долгих месяцев ожидания весны…

И вдруг хорошего настроения как не бывало! И удовольствие от сытной еды тоже вдруг утекло, точно вода из треснувшего горшка. Скэтваль увидел, как по краю луга гуляют Скьялдвор и Квелдальф! За руки они, правда, не держались, но шли бок о бок, близко склонив головы друг к другу.

Квелдальф что-то объяснял девушке, сопровождая свои слова какими-то странными жестами — должно быть, перенял их у вайдессов; ни один взрослый халог никогда не стал бы так размахивать руками! А Скьялдвор, слушая своего спутника, радостно смеялась, хлопала в ладоши и согласно кивала. Черт побери, что бы ни сказал этот проклятый жрец, все ей явно очень нравилось!

«А может, — с затаенной угрозой подумал Скэтваль, — ей нравится сам Квелдальф?»

Интересно, есть ли для нее хоть какое-то различие между тем, что у этого синерубашечника на языке и что у него на уме?

Собственно, он уже ответил себе на этот вопрос: еще тогда, в храме, во время священного жертвоприношения. И ответ этот ему был совсем не по душе, однако к более благоприятным для себя выводам он прийти так и не смог.

— Скажи, Квелдальф, — спросила Скьялдвор, — а как случилось, что ты стал служить вайдесскому богу?

Она остановилась и, склонив голову набок, ждала ответа.

Свет, просачиваясь сквозь густую листву, был ясным, но каким-то бледным, почти бесцветным, похожим на белесые стволы берез вокруг. В воздухе разливался запах мхов и росы.

Квелдальф тоже остановился, чувствуя, что тишина и покой окутывают его, точно плащом. Где-то вдали тихо тенькала хохлатая синица. И кроме этого не было слышно ни звука — только его собственное дыхание и дыхание Скьялдвор.

Поскольку она смотрела прямо ему в лицо, то и он глаз не отводил, вглядываясь в нее, изучая. Для женщины Скьялдвор была довольно высокой и макушкой почти касалась кончика его носа. Густые золотистые волосы, водопадом падавшие на спину, красиво обрамляли ее лицо с волевым подбородком и высокими горделивыми скулами, а ее спокойные, почти неподвижные, широко расставленные синие глаза немало могли поведать о легендарном упрямстве халогов.