Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков

приняты. Афанасий не стал входить в споры и обличения, посчитав, что исполнил свою главную миссию. Скандального монаха, по его просьбе, отпустили в Валаамский монастырь, откуда он когда-то ушел на Аляску. Там он дожил свой век и семидесяти четырех лет от роду отправился на суд Божий.

О Гагемейстере, отправленного в многолетнюю отставку за самовольный отъезд из колоний, вспомнили через семь лет. В чине капитана второго ранга он стал собираться в очередное кругосветное плаванье, но умер до выхода корабля в море. На этот раз Аляска его не приняла.

Обо всем этом Сысой узнал через несколько лет. После кончины Васьки и бегства Прошки ему не хотелось возвращаться в Росс. С женкой-индианкой и прижитой от нее дочкой он продолжал отшельничать на Ферлоновых камнях. Малютка доставляла ему большую радость, он забавлялся с ней все свободное время, всматривался в темно-карие, почти черные глаза, пытаясь высмотреть её душу и судьбу. Но взгляд упирался в непонятную тёмную завесу, скрывавшую что-то глубинное и чужое. В своей прежней жизни Сысой не проводил столько времени с детьми и был благодарен нынешней жене за ребенка. Прожив вместе несколько лет, она не научилась говорить по-русски лучше прежнего, а он не мог запомнить даже её природное имя.

Сысой решил для себя, что дочка должна расти индеанкой, а не креолкой, старался не навязывать ей ни русских обычаев, ни языка, радуясь своей временной нежной приязни, но она все уверенней лопотала на двух языках разом и временами даже поправляла мать. Её будущее не сильно беспокоило Сысоя: голода индейские деревни не знали, а крепость Росс, как бы равнодушно не относилась к окружавшим её народам, полукровок и толмачек испанцам не отдавала.

Котов и сивучей на островах заметно убыло: здесь уже с трудом добывали тысячу шкур в год. Птицы тоже стало много меньше, чем в прежние годы. За ненадобностью выехали в Росс партовщики Прохора, на островах остался десяток добытчиков с женами и детьми. Сысой с семьей жил отдельно в каменной землянке, пять-шесть раз в год на большой байдаре ходил с партовщиками на материк за водой и дровами, затем возвращался на голые камни островов, как к себе домой. Сохли на ветру выпотрошенные птицы, пахло горелым сивучьим жиром, которым обогревались, а на огне готовили пищу. Продолжалась однообразная, но спокойная жизнь до очередного транспорта. А дочь росла, говорила на двух языках с матерью и отцом, понимала кадьяков, играя с их детьми. Сысой любовался ей и сожалел, что она так быстро взрослеет. Мать была строга к ней, а отец непомерно добр. Малышка это быстро усвоила и умело пользовалась. Стоило матери повысить на нее голос, она забиралась к отцу под рубаху, и оттуда, чувствуя себя надежно защищенной, птенчиком поглядывала на окружавших. С дочерью за пазухой, Сысой частенько уходил на байдарке к другим островам и весело переговаривался в пути с малюткой.

Хоть отец и решил для себя, что его дочь должна стать индеанкой, но глядя, как она дрожит и сжимается в комочек на ветру или под дождем, скроил ей сарафанчик из своей старой рубахи, шитой покойной Ульяной под должность приказчика. Когда нарядил ребенка, жена стала ругать: «Надо дышать!» Дети мивоков не носили одежды и были невосприимчивы к переменам температур, того же она хотела для своей дочери. Сысой понимал женку, и рубаху было жаль, как память об Ульяне, но и дочь хотелось порадовать. Платьице ей нравилось. Играя с обнаженными детьми кадьяков, она красовалась в нем, а мать сердилась на мужа.

С проходящего в Сан-Франциско судна Сысой получил записку от нового правителя конторы Росса с требованием объяснить, куда исчез Прохор Егоров с беглыми индейцами. Передовщик сдал шкуры, мясо, набитую птицу, собранные с камней яйца, уклончиво ответил такой же запиской, предполагая, что Прохор с южанами погиб во время поездки за водой. Следующим транспортом на острова прибыл сам правитель конторы в статском мундире. Тощий и пронырливый, он увидел на стане полуобнаженных женщин и шепеляво потребовал объяснений: «Што ето такой?»

– Бабы! – Поджал плечами Сысой и стал раскуривать трубку.

– Почему нет отежта? – вскрикнул возмущенно.

– У них спроси! – с недовольным видом буркнул Сысой, окинув взглядом сидевших в шлюпке гребцов.

– Ты есть прикащик, ты следить са поряток! – Правитель резво прыгнул на сушу и торопливыми шагами направился к женщинам, стыдить за обнаженные тела.

От матросов, сидевших в шлюпке, Сысой узнал, что из Росса бежали шестеро русских служащих и Шмидт едет в Сан-Франциско требовать их возвращения. Передовщик стал расспрашивать про сына Петруху, с облегчением узнал, что он по-прежнему работает в кузнице, а Богдашка Васильев, по слухам, служит на Ситхе помощником конторщика Суханова. Матросы рассказали много других новостей.

Пока Сысой разговаривал со шлюпочной командой, правитель конторы, пошныряв по острову и стану, остался доволен порядком, хранением шкур и мяса, сверил записи, пересчитал меха, похвалил передовщика, не вспомнив про женщин и Прошку: видимо, новые побеги его заботили больше. Затем скакнул в шлюпку, покачивавшуюся на легком волнении прибоя, Сысой оттолкнул ее, матросы налегли на весла. Вскоре компанейский бриг поднял паруса и ушел на восход. Русский передовщик, одиноко коротавший дни в инородческом окружении, снова остался наедине с женкой и дочерью. Поговорить о новостях с транспорта было не с кем. Надев на дочку грубовато сшитый сарафанчик, Сысой посадил её на колени и стал рассказывать:

– Оказывается Гишпания давно нам не указ: она плохо кормила свои колонии и ей дали под зад. Ре-во-люция! – по слогам выговорил нерусское слово, часто звучавшее в колониях. – Нынче Сан-Франциско – независимая Мексиканская империя, теперь здесь всем свобода. Так что, у тебя, девонька, воли больше, чем у меня. Может быть, и Прошка поспешил к индейцам. Хотя, как знать?! Не к гишпанцам же бежать, а больше некуда.

Чана слушала его со смышленым личиком, болтала пятками, обнимала отца за шею.

– Нам не надо бежать? – спросила вдруг.

– Нет! Нам бежать не надо! – ответил Сысой и продолжил: – Так вот, эта Мексиканская страна во главе с царем Августином, тоже требует, чтобы «раша-руси» покинули Росс… Но, ты мивока?! Мексика объявила вам свободу, – глядел в темные глаза дочери, и ему казалось, что она все понимает. – А русичей, в Россе если осталось с десяток – это хорошо. Пожалуй, уже меньше, если шестеро россиян бежали. Кого выгонять? – тихонько выругался: – Полторы сотни компанейских ртов, которые только и думают, как