Калигула или После нас хоть потоп - Йозеф Томан

Приостановить постоянный приток доходов? Выглядит это великолепно, но что будет дальше? Что будет с казной через два-три года? Какой это умник ему нашептал? С кем еще император советуется? Курион? Похоже на то: этот мальчишка столько же понимает в хозяйстве, сколько я в астрономии. Молодой человек на троне хочет управлять по-своему. Только смотри не надорвись, сынок! Потом прибежишь: Макрон, посоветуй! Да как бы не было поздно. Надо с Эннией что-нибудь придумать, чтобы тебя поставить на место…

Калигула в пурпурном плаще, с золотым венком на голове вышел на балкон, за ним Макрон и Луций. Светильники на палках были подняты еще выше, восторженный рев толпы сотрясал воздух. Безумие толпы передалось императору. Он смотрел и слушал, упоенный. захваченный, обезумевший еще больше, чем те, внизу.

Повернувшись к Луцию, он, отличный оратор, от волнения и восторга зашептал заикаясь в ухо приятеля, пытаясь перекричать живое море:

– Посмотри – римский народ. Тиберий его не знал, и за это народ ненавидел Тиберия. Какая преданность! Ничего подобного не пережил ни один властелин в истории. ну скажи! Нет! Даже фараоны, даже ассирийские цари, даже Александр Македонский. О, олимпийские боги! Как это великолепно, как они меня любят! – Он повернулся к толпе, вскинул руку и. покраснев, закричал:

– Я люблю вас, я люблю вас всех! – На пальцах его рук сверкали кольца. В экстазе он срывал одно кольцо за другим и бросал их в толпу. Из горла вырывался хрип:

– Я ваш на всю жизнь и до смерти ваш! – Целые состояния, скрытые в сверкающих бриллиантах, рубинах, изумрудах, летели в воздух. По приказу Луция хранитель казны Каллист принес сундук с ауреями.

Калигула обеими руками зачерпывал золотые и бросал в толпу, пока не опустошил сундук.

Толпа бесновалась. Вскинув вверх правую руку, толпа рычала: Ave Caesar Imperator!

Калигула задыхался от волнения. Он шагнул вперед и приветствовал римский народ по римскому обычаю. На вскинутой руке сверкал только один перстень – символ императорской власти.

Фабия и Квирину толпа тащила через форум к реке. Квирина еще никогда не переживала ничего подобного. Ослепленная, оглушенная, она, спотыкаясь, шла за Фабием и судорожно держала его за руку, боясь потерять. Ей казалось, что она очутилась в сказочном Вавилоне, где сегодня собрались люди со всех концов света!

Форум был похож на большую коробку, через дырявую крышку которой проглядывали звезды. В этой коробке метался, кипел, шумел, кричал, тараторил народ на всех языках мира.

Фабий надрывался, стараясь перекричать этот Вавилон:

– Посмотри, Квирина!

Группа вигилов пробиралась против течения, они попали в живую реку и теперь беспомощно размахивали руками, держа мечи над головой, но толпа их тащила в обратном направлении.

Улица Этрусков была забита. Три огромные повозки с белым хлебом, бочками вина и корзинами оливок стояли, окруженные людьми. Люди хватались за борта, хватались за спицы огромных колес, взбирались наверх.

Надсмотрщик их отгонял, пытался соблюсти порядок, но это было невозможно.

Лавина тел заливала этот неподвижный островок, вверх вздымались руки.

Рабы, обливаясь потом, разбрасывали буханки хлеба и оливки, которые тотчас исчезали в частоколе протянутых рук. Кто-то просверлил бочку, брызнуло вино, все начали проталкиваться к этому благодатному источнику, один подставлял шапку, другой – ладони или открытый рот.

От хранилищ подъезжали новые телеги и увязали в толчее. На них мясники разрезали жареных кабанов, телят и свиней и разбрасывали благоухающие куски жаркого. Вот сегодня-то уж мы наедимся! Да здравствует Гай! Этот умеет пустить пыль в глаза! Этот не скряга, не то что старец!

На берегу Тибра преторианцы готовили фейерверк. По реке бороздили разукрашенные лодки. Река искрилась от фонарей, укрепленных на лодках, и напоминала ленту, расшитую блестящими бусинками. Белые и красные ракеты с треском взлетали в воздух и падали в воду, на улицы, украшенные гирляндами зелени. Всюду танцы, песни, крики.

Квирина была околдована этим бешеным вихрем, каждая жилка в ней играла:

– Фабий! Вот это красота! Я готова танцевать от радости!

– А ноги у тебя не устали? – Но ему тоже не терпелось излить свою радость. – Император сегодня накормил и напоил весь Рим… Может, нам тоже стоит сделать что-нибудь? Достойное… сегодняшнего торжества?

Она вскрикнула восторженно, а он уже тащил ее за руку, расталкивая толпу, к портику Эмилия. От белых колонн отражались отсветы огня, рев голосов здесь был сильнее. Фабий вскочил на пьедестал, на котором еще вчера стояла статуя Тиберия. Он прислонился спиной к мрамору и с высоты оглядел толпу. Смеющаяся каппадокийка с удивлением подняла глаза, когда из ее поднятой руки вдруг исчез тамбурин. Над ней стоял мужчина, звенел тамбурином и громко декламировал "Агамемнона" Эсхила:

Не насытится счастьем никто из людейИ никто не поднимет пред домом своимЗаградительный перст, чтобы счастью сказать:«Не входи, неуемное. Хватит».[52]

– Посмотрите, Фабий! – услышал он из толпы, и седой рыбак оперся о пьедестал и прокричал ему:

– Что беснуешься. Фабий? Стишки? Кому нужен сегодня твой театр? Через пару дней начнется новый театр: гладиаторы и львы. Такой цирк стоит посмотреть! Собирай вещички и пошли с нами пить!

Мужчина в патрицианской тоге усмехнулся и сказал благородной матроне, стоящей возле него:

– И правда пришло время покончить с эллинизацией. Довольно греческих трагедий и дурацких фарсов. "Квадриги в действии – вот это настоящая красота…

У Фабия опустились руки, он медленно слез с пьедестала. Ничего не говоря, насупленный, погруженный в свои мысли, он тянул девушку за собой.

Толпа миновала их, крича и тараторя. Вокруг звучали фривольные песенки.

– Пойдем домой. Квирина. Цирк! – сказал Фабий и добавил зло и насмешливо:

– Здесь все цирк.

– Вместо того чтобы смеяться на наших фарсах, они будут смеяться над нами, зачем им теперь театр, когда у них будет более впечатляющее зрелище – с кровью…

Они лежали рядом на кровати, в темноте. Издалека до них доносился рев ликующего Рима.

– Что нам остается, моя дорогая? – продолжал Фабий. – Будем убирать мертвецов в цирке или бегать, словно клиенты, на поклон патрону и за пару сестерциев в день прислуживать ему. А можно стать бродягой и быть на содержании государства. Фу! Я побираться не стану!

Ей нравилась его гордость.

– Мы могли бы поехать в Остию, к маме. Ты бы рыбачил… – и, почувствовав, как он нервно дернулся в темноте, быстро досказала:

– На время, пока людям не надоест цирк, понимаешь?

Фабий молчал. Он смотрел вверх, в темноту. Из этой черноты на него наплывали неприятные воспоминания: слова Тиберия, когда тот его отпустил.

Сенаторы, оскорбленные его пьесой о пекарях. Угроза Луция Куриона у храма Цереры.

Он не сказал, о чем думал.

– Сейчас в Риме на прожитие мы не заработаем. В деревне бы это, пожалуй, удалось, там нет цирков и хищников. Но тащиться от деревни к деревне неудобно, Квирина.

Словно серебряные монеты, рассыпавшиеся по мрамору, зазвенел ее смех.

– Неудобно? С тобой? Ах ты глупый! – И она осыпала его лицо поцелуями.

Глава 37

Еще пылали на римских холмах огни жертвенников. Еще не умолкли голоса охрипших жрецов всех коллегий, возносящих благодарственные молитвы богам за то, что послали им такого удивительного императора. За это чудо на троне. Дым жертв и благовоний заслонял божественные лица. Целые стада скота сгоняли из сенаторских латифундий для гекатомб в Рим, арделионы бегали по форуму и у ворот императорского дворца и вопили о том, сколько животных "их" сенатор пожертвовал в честь императора. Переполненные желудки томили жрецов, мяса было много, а жира и того больше. В римских анналах говорится, что за неполных три месяца правления Гая только на италийской земле в его честь было принесено в жертву 160 тысяч животных. А жертвоприношения все продолжались…Было уже за полдень, небо затянулось тучами, накрапывал мелкий дождь.

Луций проснулся, но продолжал лежать в постели. Вчера Калигула пригласил его поужинать в обществе друзей, с которыми раньше, еще до того как стать императором, он болтался по субурским трактирам и публичным домам. Они собрались в бывшем дворце Тиберия. Дворец был неприветлив. несмотря на великолепное угощение, музыку и разноплеменных красоток, собранных сюда расторопным Муцианом, который и раньше устраивал все увеселения Калигулы, ибо Гай, даже сделавшись императором, не изменил своих привычек. Было сыро и сумрачно, казалось, что по узким сводчатым переходам все еще бродит дух старого императора. Долго новый император и его гости чувствовали себя неуютно, много потребовалось вина, возбуждающей музыки и ласк девиц, чтобы гости наконец развеселились.