Калигула или После нас хоть потоп - Йозеф Томан

– Молодец император, а? Другой бы за то, что ему подстроил Тиберий в завещании, брата бы возненавидел, а он такое!

Квирина кивала, соглашаясь, но о Гемелле не думала. Она смотрела на Фабия, морщила лоб и повторяла слова Тиберия, которые старый император сказал Фабию на Капри: "Как только я закрою глаза, да помогут тебе боги, актер!" Девушка крепко схватила Фабия за руку. Он оглянулся, понял, о чем она подумала, усмехнулся и сжал ее ладонь:

– К чему эти испуганные глаза, девочка? Не надо думать о плохом. Все будет хорошо!

Труба загудела, глашатай продолжал выкрикивать в металлическую воронку:

– С момента прочтения этого приказа всем политическим заключенным объявлена амнистия. Всем гражданам империи предоставляется свобода слова.

Всем гражданам, высланным во времена Тиберия в изгнание, император разрешает вернуться.

Аплодисменты бурные, нескончаемые. Столько людей возвратится домой!

– Ты слышишь? Разве я не прав? – смеется Фабий. Она кивнула повеселевшая. И старый скептик Бальб сиял, словно полная луна. Бурный темперамент Фабия выплескивался через край:

– Свобода слова, люди добрые! Вот теперь мы сыграем!

Стоящие рядом узнают Фабия.

– Разумеется. Здравствуй и играй, Фабий! Мы хотим развлекаться!

– Замолчите, вы, там! Тихо!

– Император желает, чтобы все события были сохранены для потомства и поэтому снимает запрет и разрешает распространять запрещенные Тиберием сочинения Кремуция Корда, Тита Лабиена, Кассия Севера…

– Слава императору Гаю Цезарю! – раздалось под рострами, пронеслось перед курией, толпы волнуются, восторженно аплодируют великодушию императора.

– Запомни, Квинте, эту минуту, – поворачивает голову белобородый старец к сидящему у него на плечах внуку.

– Вор! Держите вора! – раздается женский голос. – Он украл у меня с руки золотой браслет!

– Тихо!

– Император отменяет все налоги, которыми Тиберий обложил народ…

– А-а-а! О-о-о! Люди добрые! Слава тебе, наш любимец!

Каменная лавина аплодисментов несется, гудит, рассыпается, незнакомые люди обнимаются, кричат, плачут, падают на колени, простирают руки к небу: буря ликования, всхлипываний, рева до хрипоты. В этом шуме тонет сообщение, что император возобновляет старый обычай публиковать сообщения о доходах и расходах империи для контроля всех граждан.

– Конец нищете!

– Вот теперь мы заживем!

– Слава тебе, сын Германика!

Скавр аплодировал и ревел от радости.

Звуки трубы несколько успокоили взволнованный народ. Сообщение сменяет сообщение, одно невиданнее другого, старая политика Тиберия трещит по швам.

– Император запрещает доносы. Прежние доносчики будут изгнаны. Новые будут подвергаться казни…

О бессмертные боги! Самый страшный бич римской жизни уничтожен. Свиньи доносчики, вон из города, топор палача приготовлен для вас! Конец страху!

Конец тирании! Бальб аплодировал исступленно, Авиола и сенаторы тоже.

Фабий сжимает руку Квирины до боли. Пусть будет больно, ведь это великолепно, треснувший агат в кольце ничего не значит, никакого злого предзнаменования, да здравствует наш император! Звонкий голос Квирины трепещет над шумом толпы.

Едва аплодисменты стихли, через толпу на ростры пробился новый глашатай:

– Император отменяет следующие три закона, введенные Тиберием: закон против взимания налогов и дани в провинциях, закон против прелюбодеяния, закон против роскоши.

Перед курией возликовала римская знать. Часть толпы заколебалась.

– Как же так? Прелюбодеяние запрещается?

– Нет. Наоборот!

– Не болтай, болван!

– Но ведь это так. Чем ты слушаешь, носом…

– Ну как же все-таки будет? Будет роскошь или нет?

– У кого деньги есть, у того и будет.

– Послушай! Но ведь это все на руку республиканцам и богачам? Жрать, напиваться, прелюбодействовать…

На форум выбежало сто рабов с блюдами солонины и копченой рыбы, въехали тележки с большими сосудами вина.

Бальб и Скавр пошли запасаться закуской и вином. Фабий и Квирина остались. Девушка мечтательно улыбалась.

– Вот это будет жизнь, Фабий!

Скавр и Бальб принесли еду и кружку вина. Все ели копченую рыбу, запивали вином, веселые, счастливые. Новый глашатай вышел на ростры.

Еще что-то? Боги, что еще? Чего еще можно желать?

Глашатай читал:

– Император приказывает, чтобы были возобновлены и быстро подготовлены состязания в Большом цирке и гладиаторские игры в амфитеатре Тавра.

Крик восторга расколол небо. Народ, бродяги, знать – все ревели хором.

Это настоящий Элизиум! Это подлинный рай! Наступает золотой век человечества!

И наконец, последнее сообщение: император закрепил за высокими магистратами их функции, рекомендовал сенату выбрать сенатором Луция Геминия Куриона, назначенного им членом императорского совета.

Сообщение вызвало удивление.

– Вот это дело! – выкрикнул кто-то, выражая недоумение всех. – Сын республиканца – член императорского совета! Ха-ха! Такого еще не бывало!

Фабий слышал последнее сообщение. Луций Курион. Он мне будет мстить за оскорбление возле храма Цереры. И за Калигулу, да и за пьесу. Глупость.

Этот сегодня о каком-то гистрионе и не вспомнит.

– Где вы, люди? – кричал Фабию и Квирине Скавр, пробираясь к ним. – Пошли, что ли, пока мы в этой толчее не потерялись.

Скавр пил на ходу. Бальб был угрюм.

– За новый золотой век человечества! – кричал подвыпивший Скавр и удивлялся, обращаясь к Бальбу:

– Что ты хмуришься, чеканщик? Выпей и порадуйся вместе с нами!

– Ну что ж, – сказал Бальб и выпил.

– Ты не радуешься, малыш, – заметил зло Скавр. – Я этого не снесу.

Выкладывай тотчас почему!

Бальб вяло усмехнулся:

– Так, не знаю. Ты, пожалуй, подумаешь, что у меня не все дома. Уши у меня такие же, как у тебя, слышал все, как и ты, так чего еще, ликовать и все. Но мне это как-то…

– Не сходи с ума, человек! – выкрикнул Скавр и остановился. – Какая муха тебя укусила?

– Что-то уж слишком много этих чудес. – Бальб попытался пошутить:

– У меня порядочный бурдюк на спине, но и там это как-то не укладывается.

– Ты балда, Бальб, – сплюнул Скавр. – Ты что, глухой, что ли? Тот, кто слышал только часть, и то должен быть без ума от радости. Ну скажи, кто из нас ожидал подобных вещей! Я рад, что живу в это время, что на старости лет почувствую и увижу, как хороша жизнь…

– Только не очень торопись, – бросил Бальб. – Я себя все время спрашиваю, надолго ли этих чудес хватит.

– Ты, черномазая кикимора! – бушевал Скавр.

Бальб разозлился.

– Не ори, старый! Пройдет время, поговорим. Ты забыл притчу: новый властелин всегда хуже старого…

– Перестань, а то я тебя ударю! – разозлился Скавр.

– Говорят также, – продолжал Бальб упрямо. – что на смену одному тирану приходит другой, еще хуже…

– Дождешься, что я тебя смажу по носу, если не перестанешь, – угрожал Скавр.

Бальб замолчал и, орудуя локтями, с трудом стал пробираться сквозь толпу.

Стемнело. Повсюду загорались факелы. Тысячи огненных грив раскачивались на ветру. На семи римских холмах вспыхнули костры. Они полыхали, бросая отблески на мраморные колонны храмов.

Толпа шумела как море. Прибой тысяч голосов грохотал, дробился, опадал, снова поднимался, наполняя воздух взрывами.

Освобождение от тирании Тиберия!

Наконец можно будет дышать!

Свобода! Уверенность в завтрашнем дне!

Благосостояние и игры! И игры!

Слава величайшему из императоров, Гаю Цезарю!

Толпы стекались бог знает откуда, заполняя форум и прилегающие улицы.

Ростры рассекали толпу на два потока. Один направлялся по улице Этрусков к Тибру, другой, возглавляемый жрецами, через холм Победы на Палатин. Туда же шли Бальб и Скавр. Фабий и Квирина отстали от них.

Императорский дворец был освещен сотнями огней: море фонарей и факелов превратило ночь в день.

Император готовился предстать перед народом. Рабыни заканчивали его туалет, Макрон и Луций присутствовали при этом обряде.

Луций смотрел на золотой венок, который величественно лежал на пурпурной подушке. Дубовый венок, символ императорской власти! Гай Цезарь достоин этой власти. Уже при вступлении на трон он принес Риму неоценимые реформы. Конец доносам. Конец страху. И самое важное: свобода человеку!

Луций смотрел на императора с восторгом и любовью. Он думал: и мой отец, будь он жив, превозносил бы тебя, мой дорогой!

Лицо Макрона хранило невозмутимость, но ход его мыслей был иной, чем у Луция. Он был, как и Тиберий, рачительный хозяин и думал сейчас о казне.

Выдать каждому солдату по горсти аурей – это умно, он сам это посоветовал императору. Разбросать пару миллионов сестерциев среди римского сброда в честь вступления на трон – это понятно. При таком событии без парадности не обойтись. Потратить кучу золота на гладиаторские игры и хищников – этого много лет ожидает Рим. Но снижать или полностью отменять налоги?