Бумажный герой. Философичные повести А. К. - Александр Давыдов

Друзья мои, уверяю вас, революция – не выход. Уж я-то знаю, сам когда-то был бунтарем и талантливым демагогом. Старожилы помнят, какую мы тут лет десять назад развели демократию. Я при поддержке младшего медперсонала был избран председателем совета, – уже не помню, как он точно назывался. И что в результате? Мой общественный пост оказался чистой фикцией. По сути, никаких полномочий, – как тут справиться с анархией, произволом психов буйных над законопослушными? Понятное дело, все кончилось диктатурой, не кровавой, а какой-то невыносимо занудной. А я лишь приобрел ценный опыт заблуждений и разочарований. И вот теперь, с его высоты утверждаю, что только безответственные придурки пытались лечить историю хирургическими методами. Люди же ответственные, мыслящие, только угрюмо ворчали себе под нос, ругая всеобщее паденье нравов, или, в крайнем случае, сочиняли умные книги, предвещая крах современной им цивилизации. Но если это считать терапией, то она еще бесполезней: либо эти с виду чисто научные труды, возбуждали самые разнузданные страсти, либо же они пылятся на книжных полках, доступные лишь кучке ученых или полуученых педантов, – точно как истории наших с вами болезней в здешнем архиве. Но, в отличие от нас с вами, мировая история – безнадежный больной, уже агонизирующий, которому не помогут никакие гуманистические припарки, таблетки здравомысленного реализма и критические уколы. От нее уже так и несет запахом смерти, как от здешнего морга, сколько б ни суетились гуманисты, доброхоты и всевозможные волонтеры. Тут я солидарен с ныне модными теоретиками-пессимистами, которые будто пребывают в какой-то вялотекущей депрессии иль многоречивой апатии. Их весьма авторитетное мнение для меня лучшее доказательство, что моя неприязнь к современности – не просто старческое брюзжанье.

Даже символика блаженства отлетела от нашего горького века. И глядите, как скачут биржевые индексы, суля неминуемую катастрофу; уже иссякает нефть, которая будто кровь в жилах мировой экономики. Но мы, отчаянные и отчаявшиеся мореходы, выбираем жизнь, – иль она сама нас выбрала. Избираем единственный выход – удалиться от истории вовсе: от нее отплыть подальше океаном вечности в поисках внеположного ей Золотого века. Корабль плывет, значит, мы уже сделали выбор – предпочли морское мирскому, все лишнее оставив на берегу, чтоб отыскать девственную землю в отличие от века сего, уставшего, изверившегося. Да, это побег – тот самый, что перегонки со смертью. Все мы тут повязаны даже не одной ниточкой, а многими, – и напрасно враждуем. Кажется, люди рядом: дышат, сопят, храпят, страдают. Но откуда ж тогда неизбывное чувство одиночества? Ведь предстоим общей судьбе. Разве кто-нибудь из нас бессмертен? Ты, Мафусаил? Вряд ли. Ты, конечно, самый давний пациент нашего санатория, пересидел не один десяток главврачей и завхозов, но у меня-то глаз наметанный, уже разглядел в твоем облике будущую посмертную маску, значит, наша черная матушка и за тобой охотится. Впрочем, если жизнь незначительна, то и смерть нетрагедийна. Какие у нас тут события? Лишь мелкие склоки да грошовые тяжбы, – не отстаиванье каких-либо принципов, а больше от скуки. Много мы тут пережили смертей, и что? Посудачили пару дней в курилке – и забыт покойник, даже если был яркой, заметной у нас личностью. Вот Агасфер, он, видимо, и впрямь бессмертный, судя по тому, что у него душа холодная и Бога он не боится. Однако с ним нам не по пути. Агасфер – пешеход, хочет сам прокладывать маршруты, не доверяясь своевольным морским течениям. Уже пару лет я его не встречал ни в столовой, ни в кают-компании, ни на спортивной площадке, ни на собраньях и тренингах. Будем верить, что хоть ему-то побег удался, хотя, что толку в его бесцельной и бесконечной растрате пространства и времени? Мы же с вами обретем общее бессмертие в совершенном непроистекающем веке. Потому – свистать всех наверх и полный вперед!

Третий день путешествия

Друзья мои, вольные или невольные спутники, приветствую вас на палубе своего корабля. Честно говоря, команда у меня довольно вшивая. Никакого морского шика, которым щеголяет даже самый зачуханный салага-матросик. Посмотрели б на себя со стороны, вам бы стало тошно, – будто некая цирцея вас уже успела превратить в свиней. Но и сам я, наверно, смотрюсь не лучше. Чему тут удивляться? Лишь отбросы нынешней цивилизации способны на благородное безумие и какой-то вдруг неожиданный выверт судьбы, – все другие окончательно безнадежны. Да уж, вовсе мы непохожи на морских волков. Хоть скроить бы тельняшки из матрасов, но, боюсь, нам завхоз устроит взбучку, а с ним лучше не связываться. Еще отправят в палату буйных.

Не обижайтесь, мои непутевые соратники. Какое-то нынче хмурое утро, оттого и дурное настроение – так и тянет на критику и самокритику. Да и утро ли? Знаете ведь и на своем опыте, сколь часто мы попадаем в, так сказать, противонаправленные сутки, которые начинаются с вечера и кончаются поутру. Но разве так уж и плохо идти от сумерек к рассвету? Вы спрашиваете, плывет ли корабль? У меня тоже бывают сомненья: движется ли жизнь вообще или мы все топчемся у своих межей. Бывает и страшное подозрение, что угодил в вековечное сегодня – и завтра уже никогда не наступит. Но вы разве не чувствуете, как наш ковчежец раскачивается на волнах?

Мне иногда чудится, что мы в пространстве, замкнутом со всех сторон, словно кубышка: барочная усадьба, будто вовеки запечатлевшая собственный упадок; сад, безнадежно цепляющийся за свою архитектурную идею, виденья дальних холмов и перелесков – вот и весь наш мир, а за его пределом – вечность, что себя обнаруживает в разнообразных символах. А иногда возникает мысль слишком безумная даже для нашего санатория: может, там, за окном, только лишь декорация и позади нее – пустое место или глухая стенка; или что мы замурованы в вечность, под которую бесполезно подкапываться. Дурацкая, конечно, мысль, но, как я напоминал вам, ни единый побег из этого санатория не удался, даже трудно сказать почему, – кажется, довольно просто обмануть нашего кривого охранника, потерявшего глаз, как он утверждает, в какой-то горячей точке. Но я уверен: лишь только целиком наше пространство может покинуть свое насиженное и загаженное место в поисках еще не освоенных земель.

Прислушайтесь, господа, – океанская музыка сейчас элегична, и одновременно величава. В древние, нетехногенные времена даже танцевальная миниатюра звучала, как молитва. В ту стародавнюю пору казалось, что музыка больше человеческой жизни, а нынешняя музыка мельче. Даже трудно представить, как она, прежняя, помещалась в одном человеке, ее творце, коль даже единственная великая симфония способна охватить и поглотить весь мир целиком, – мой восторг от великой музыки уж точно бывает превыше меня, готов разорвать мою душу. А нынче – музыкальный кризис, значит, и людская душа находится в критическом состоянии, поскольку музыка ее наиболее точное выражение. Теперь это либо вовсе не мелодичный хаос вышедших из повиновенья, осатаневших звуков, либо бесцельный грохот в потугах изобразить величье или некую глубину, но без истинного чувства – лишь схема экстаза, ужаса или, допустим, энтузиазма. Это я про ошметки классики, о попсе и говорить не стоит, хотя, надо признать, она милосердна – или идет навстречу самым, так сказать, расхожим, теплым чувствам, или подхватывает душевные ритмы заурядного человека…

Какие-то вы хмурые, друзья мои. Вам что, не по нраву элегия, вы ищите бури? Накличете рано или поздно. Говорю ж: океанское путешествие – это всегда вызов судьбе. Океан суровый наставник, испытатель мужества, учитель свободы, не нам с вами поучать его. Коль разыграется, то уж не ведает снисхожденья, он весь – отрицанье ущербного гуманизма, он и спаситель, и губитель. Он экзистенциален, сплошной порыв безо всякой рефлексии, единство сущности и существования. У кого, скажите, хватит таланта воспеть его, не захлебнувшись словами? Гляньте в иллюминатор – влажный туман подернул всю окрестность. Тяжелые тучи плывут назад, будто вспять времени. Конечно, в этой нашей вселенной не иссякнет движение, – даже в ленивые, тухлые времена, – пока она вся целиком не канет в черную дыру, с собою захватив наши смятенье, упованья, восторг и муки.

Кто из нас, ребенком, когда еще хватало досуга глядеть в небеса, не пытался разгадывать облачные ребусы? Смотрите, вон то облако подобно ангелу, но с хмурым или даже грозным ликом. Вон то, лохматое, раскидистое, похоже на захромавших коней Апокалипсиса. А это вот, кучевое, самое верхнее, уже не хмурое, как другие, а будто осиянное немеркнущим светом, в точности – Нерукотворный Град. Однако не слишком доверяйте облакам, это не указанье, не пророчество, но только иллюзия, переменчивая игра атмосферных явлений. Один миг, и нет уже ни ангела, ни Града Небесного, а всё новые преображенья водяных паров и перебежек солнечного света. Вместо коней, вороных и бледных, теперь будто огромный кит величественно проплывает над верхушками деревьев.