Останкино. Зона проклятых - Артемий Ульянов

Берроуз обернулся на Кирилла, скорчив гримасу пародийного испуга. Кирилл в свою очередь испугался по-настоящему.

— Да откуда взялись эти сто мудаков! — прошипел он, схватившись за голову. — Как не вовремя! Ну что за уроды, а?

— Что-то плохое есть? — обеспокоенно спросил стрингер на своем неподражаемом русском. Реакция московского Холмса на такую ерунду, как локальные беспорядки, его немного смутила.

— Да, Коленька! Имеем путь, чтоб жидко какать, — передразнил его Кирилл.

Канадец вмиг потерял всю свою беспечность, осознав, что он недопонимает что-то очень важное. Васютин злобно схватил телефон и вновь набрал Малаева. Но тот снова не поднял трубку, хотя его мобильник работал.

— Вот…! Я его хотел…….! Просто какая-то феноменальная…..! — яростно процедил сквозь зубы Васютин. Собравшись огромным усилием воли, он плавно сел на стул рядом с канадцем.

— Что-то случилось, а я об этом не знаю. Я прав? — спросил Берроуз по-английски, не решившись говорить на любимом родном языке.

— Нет, не прав. На данный момент ничего не случилось.

— Хорошо, Кирилл, я спрошу по-другому. А что может случиться?

— Если беспорядки продолжатся, район могут оцепить, а после совсем закрыть. Именно в этот момент ключевой человек не выходит на связь. Я должен с ним срочно встретиться. Есть незаконченные дела.

— Я понял, спасибо. Теперь я тоже могу ругаться, — серьезно сказал Коля и тут же улыбнулся.

— Только ругайся по-английски. «Имеем путь ходить всех на» русская словесность не переживет, — сказал Васютин, чуть смягчившись.

«Ну и что делать? Уехать сейчас и доставать вонючего хиппи Федю из города. А если оцепят? Можно остаться здесь. Да, остаюсь здесь. Если Федя не объявится — канадец пролетает. Ну что ж, из двух зол…»

Выбрав приемлемое зло, он продолжил разрисовывать экологическую карту Останкина, выбирая оптимальные маршруты незаметного перемещения. Экстренные выпуски новостей транслировались каждые 15 минут. Ситуация ухудшалась. Федор на связь не выходил.

В 21.40 район закрыли.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ

Степан Аркадьевич Кузин вышел из скрипучей калитки в накренившемся рыжем заборе, которым был обнесен его дом, приютившийся на окраине села Останкина. Здесь семейство Кузиных обитало уже без малого двадцать лет. И хотя житье их не было простым, на долю свою они не роптали, дружно благодаря Бога за каждый подаренный день.

Вместе с родными благодарил его и Степан Аркадьевич, не умеющий читать и писать, но назубок знающий «Отче наш», «Символ веры» и «Богородице». Сегодня поутру он трижды прочел их, сосредоточенно крестясь и отбивая земные поклоны. Ему было за что благодарить Всевышнего, ведь ему нежданно-негаданно изрядно подфартило. Счастье, свалившееся Кузину на голову, своими масштабами превосходило все его ожидания, которые лелеял он, читая вызубренные молитвы. Справедливо полагая, что сам Господь наградил его таким образом за усердие и прилежание, он сполна отблагодарил Создателя, твердо решив впредь молиться еще чаще, дабы Он не отвернулся от него, ведь везения, которое есть Божья милость, много не бывает. Не успев еще толком насладиться сегодняшней удачей, Степан уже грезил о будущих дарах, что достанутся ему за трудолюбие, смирение и истовые молитвы.

Плотно позавтракав гречневой кашей, сваренной с сушеными опятами, что собирали они всей семьей по осени, он управился с утренними домашними делами куда быстрее обычного. Покормив скотину и многочисленную птицу, которых держало его семейство, он наскоро напялил старенький овчинный тулуп, линялую кроличью шапку, ватные портки и новенькие серые валенки, стремясь быстрее покинуть хату.

Выйдя в студеный январский день, предвещавший скорые крещенские морозы, он поспешил в заснеженную рощу на горке, чтобы вдали от семейной суеты спокойно решить, как поступить ему с дарами, внезапно посланными Боженькой. Степан Аркадьевич нес их под овчиной, для надежности прихватив свое сокровище широким синим кушаком, коим был опоясан его тулуп. Добравшись до рощи, он озябшими руками отряхнул от снега большую поваленную сосну, и, усевшись на нее поудобнее, решительно запустил пятерню за пазуху, достав оттуда Господнее воздаяние, завернутое в ветхую тряпицу. Развернув ее и осторожно положив на колени, Кузин стал благоговейно и чуть дыша рассматривать свое богатство, всецело и обстоятельно наслаждаясь обладанием.

Перед ним лежали три предмета, каждый из которых был прекрасен по-своему. Один из них, завернутый в обрывок газеты «Губернские ведомости» от 28 декабря 1904 года, Степан Аркадьевич лишь чуть развернул, понюхал, жмурясь от удовольствия, и, бережно завернув, сунул обратно за пазуху. То был крупный печатный тульский пряник, который он решил съесть позже, до вечера растягивая томительную негу ожидания и предвосхищая удовольствие.

Решив судьбу пряника, Кузин взялся за большого раскрашенного оловянного солдатика. Он был облачен в парадный мундир с эполетами времен войны 12-го года и блестящие высокие сапоги. Торжественно вытянувшись во фрунт, он прижимал к ноге верную боевую подругу — винтовку со штыком, с которой гнал он француза по Смоленской дороге.

— Ать-два, ать-два, песню запевай, — чуть картавя, отчеканил Степан Аркадьевич.

Как ни хотелось ему подольше полюбоваться своим бравым героем, но массивный паровоз, третье сокровище, настойчиво призывал обратить на него внимание. Отправив солдата к прянику, Кузин схватил паровоз обеими руками. Вещь была тяжелая, добротная, отлитая из чугуна. Труба, колеса, поршни, кабина машиниста с аккуратными дверцами и лесенкой, имперский двуглавый орел, красующийся впереди над колесной решеткой, обещали Степану Аркадьевичу завистливые взгляды ровесников и даже тех, кто был куда постарше. Не сводя глаз с роскошной вещицы, он ощупывал и оглаживал ее, будто желая поближе познакомиться со своим главным сокровищем.

Не удержавшись, он снова достал из тулупа солдата. Блаженно оглядывая оба сокровища разом, Степан подметил, что вместе они производят небывалое впечатление, способное лишить дара речи любого мальчишку на свете, будь он хоть сыном путиловского рабочего, хоть наследником престола. Искренне помолившись за здравие своего дядьки Ивана, доставившего ему отцовский подарок аж из самого Санкт-Петербурга, паренек вновь принялся рассматривать и поглаживать солдата и паровоз. Мысленно присовокупив к ним уже имеющиеся у него ценности, а именно: жестяную коробку из-под заграничных леденцов, деревянный пистолет, кокарду с офицерской фуражки, две стреляные гильзы, два осколка синего и зеленого бутылочного стекла, пряжку от солдатского ремня и треснувшую чернильницу с облысевшей кисточкой для рисования, Степан Аркадьевич Кузин сделался безмерно горд от осознания того, что всем этим он безраздельно владеет в свои неполные шесть лет.