Бытие - Брин Дэвид

– Не уверена, что Платон употребил бы слово «тирания».

«Ой! – Хэмиш вдруг понял, что все повернулись к нему и следят за его страстным выступлением. – Проклятие! Я так увлекся, что вывел аристократов злодеями! А дальше мне предстояло объяснить, как трое ловких героев приводят к крушению все здание… менее чем за 90 минут зрительского времени».

Он принялся есть, продолжая соображать. Как выпутаться?

– Нет, конечно, нет, – сказал он наконец, прожевав и проглотив. – На самом деле такая совершенная служба безопасности скорее всего смягчит жестокость будущих правителей. Нет необходимости в железной пяте, нарисованной Оруэллом в его романе. К чему суетиться? Идеальным правителям, всезнающим, которым ничто не угрожает, не нужна жестокость. Возникнет очень платонический рай.

Пожалуйста, – продолжал он, – вернитесь к вашим выкладкам о социальной пирамиде и конфуцианском усовершенствовании.

Она кивнула, явно стремясь продолжить, тогда как он хотел остановиться.

– Повторяю, мистер Брукман…

Со своей самой обезоруживающей улыбкой он коснулся ее руки.

– Зовите меня Хэмиш.

– Хорошо… Хэмиш. – Она чуть покраснела и застенчиво, очаровательно улыбнулась, прежде чем продолжить. – В двадцатом веке руководители Сингапура, Японии, а потом и Великого Китая искали незападный способ управления сложным современным обществом. Считая западное просвещение недостаточно гибким и слишком непредсказуемым, они создали хитроумные методы включения техники и науки – наряду с отдельно взятыми избранными аспектами капитализма и демократии – в социальный порядок, по сути своей остающийся традиционным и пирамидальным, без хаоса, трений и непредсказуемости, которые мы видим в Америке и Европе. Главным источником их вдохновения была история Азии, знавшая гораздо более длительные периоды спокойствия и благородного правления, чем Запад.

«Да, конечно, – думал он, пока она продолжала говорить. – Но имеет ли это значение, когда на сцене появляются умные машины? У них приоритет. И вначале человечеством будет легко управлять. Оно станет предсказуемым. Машины не будут ставить над людьми эксперименты или порабощать нас, хотя я много раз использовал это клише в книгах и фильмах. Нет, они захотят, чтобы мы были спокойны и чтобы нами правили люди, – причем легко смогут ограничивать это правление и указывать курс».

Хэмишу потребовались годы, чтобы прийти к такому выводу после десятилетий ненависти – к идее искусственного разума и сопротивления его распространению. Неизбежное он принял только недавно. Особенно когда понял… «Логика, приложимая к другим элитам, приложима и к новым ир-властителям. Они хотят получать от нас ресурсы, чтобы удовлетворять свои страсти и достигать своих целей. Помимо этого они хотят, чтобы их человеческие вассалы были довольны. Счастливы. Возможно, даже воображали, что они по-прежнему главные».

Женщина-социолог продолжала расписывать свои заманчивые иллюзии – между тем был съеден очищающий нёбо салат и подано главное блюдо: бифштекс из выращенного на ферме настоящего скота, восхитительно нежный, с кровью, – насчет того, что восточноазиатский аристократизм гораздо лучше любого другого феодального порядка.

Женщина как будто пребывала в блаженном неведении относительно того, что мысли Хэмиша рассредоточились: часть его «я» продолжала притворяться, что он внимательно слушает, другая размышляла над разными далекими проблемами, а третья… он пытался представить себе, каково ее тело под этим шелковым платьем.

– Даже в древние времена конфуцианство сочетало глубокий консерватизм и веру в иерархию с концепцией меритократии. Талантливые дети бедняков и касты торговцев иногда могли пробиться на высшие уровни пирамиды, талантами и способностями укрепляя престиж своего вассала.

Она негромко, коротко икнула и отпила вина.

Хэмиш находил забавным то, как ее модель переплеталась с его, хотя и за одним исключением: он знал, какие холодные кибернетические существа неизбежно окажутся на самом верху социальной пирамиды, даже выше первого сословия. И все же в целом эта женщина была права… и интереснее всех прочих на этом конце стола. Вдобавок на нее что-то явно произвело сильное впечатление – скорее всего его статус знаменитости.

К десерту он решил смириться с неизбежным – на десерт подали великолепный торт, изображавший земной шар, и хозяин радостно разрезал его саблей, обнажив чередующиеся слои слоеного теста, мороженого и шоколада, под которыми, как и внутри самой планеты, лежало расплавленное ядро.

И даже потом, когда они, спотыкаясь и смеясь, шли в ее комнату, какая-то часть Хэмиша оставалась отстраненной – именно эта отстраненность столько лет заставляла Кэролайн держать с ним дистанцию, пока она окончательно не ушла. А еще позже он не мог перестать воображать, как ир решают преподнести себя в качестве идеальных конфуцианских мандаринов. Столь уверенных в себе, что способны терпеть и даже награждать лучших из тех, кто под ними. Позволят ли новые сверхпомещики нескольким людям покинуть свой шесток и присоединиться к ним на вершине? Может быть, в качестве киборгов, обогащенных новыми органами и способных действовать на их уровне?

Это была квинтэссенция того, что Хэмиш проповедовал десятилетиями. Однако, если честно, Хэмиш чувствовал, как его взгляды начинают меняться. Ведь появилась сильная тенденция хотеть такой судьбы. Безумная мечта боготворцев. Невозможно было отрицать ее притягательность.

Если грамотно провести переход, Новая Пирамида будет умной, изящной, спокойной. Люди получат возможность проводить выборы и развлекаться иными способами. Выше их аристократы будут поддерживать стабильность. А на вершине? Ир изящно впишутся в свою нишу, не подняв даже ряби.

Потом, по прошествии нескольких столетий спокойствия, возможно, мы сможем достать из какого-нибудь темного холодного чулана этот проклятый Гаванский артефакт и поговорить о звездах.

Оптимисты приводят доказательства того, что все обойдется, – например, что удалось избежать большой войны, хотя вспышки были и в нескольких случаях едва удалось ее избежать, или что сегодня большинство индивидов знают о мире гораздо больше, чем их предки. Даже при нынешних недостатках миллионы работают с надеждой выбиться из нищеты и увидеть своих детей здоровыми и образованными. За исключением горячих зон токсоплазмы межличностное насилие в расчете на тысячу человек заметно сократилось.

Да, некоторые модели и слухи предсказывают близкий большой пожар – скорее между классами, чем между государствами. Но кому хочется, чтобы такое случилось?

А что, если оптимисты правы? Допустим, в настоящем поколении мы в среднем становимся умнее и здоровее. Но это среднее, а миллиард из десяти миллиардов населения погружается в гнев, в догматическую окостенелость, в повторение уже известных ошибок. Вы знаете таких людей. Узнаете их черты в своих соседях? Или в лице, которое смотрит на вас из зеркала?

Помните: один вредитель способен уничтожить то, что возведено многими руками. Нужны тысячи профессионалов, чтобы противостоять опасности, выпущенной одним злобным дизайнером-программистом или биотехнологом. Социопаты ничуть не умнее прочих – обычно как раз наоборот. Но на их стороне элемент неожиданности плюс хрупкость общества со многими уязвимыми точками, куда можно нанести удар.

Предположим, уровень добра и мастерства и дальше будет расти и с каждым годом все больше приличных творческих, компетентных людей будут вливаться в силы, противостоящие социопатам. Достаточно ли этого? Возможно.

Но предположим, кто-нибудь найдет простой способ делать черные дыры или антиматерию, используя доступные материалы и с достижимыми затратами энергии. Даже если 99,999 процента населения воздержатся от этого, остающаяся безумная тысячная доля процента способна погубить всех остальных. Есть и другие сценарии – возможности, позволяющие одному безумцу уничтожить всех прочих независимо от того, сколько среди нас хороших и нормальных людей.

Если процентное отношение улучшится, но серии не сойдутся, у нас нет надежды.