Дом душ - Артур Мэкен

взирал на взволнованное колыхание толпы, слышал нестройные голоса и понимал, что среди всех этих лиц нет ни одного, выражающего милосердие – только ярость такой силы, какую я не мог объяснить. Вскоре меня уже вела вверх по склону вереница сопровождающих, и у тех, кто шел рядом, в руках были револьверы. Время от времени до меня доносились слова и обрывки фраз, из которых я никак не мог составить связную повесть. И все же расслышал проклятия, а также фрагменты историй, показавшихся странными и невероятными. Кто-то говорил о несчастных, которых хитрыми уловками выманили из дома и лишили жизни посредством омерзительных пыток, о том, как их обнаруживали корчащимися, словно раненые змеи, во тьме безлюдья, умоляющими кого-нибудь нанести удар в сердце и тем самым положить конец страданиям; другой голос повествовал о невинных девушках, исчезнувших на день-два, чтобы вернуться и умереть, краснея от стыда даже во время предсмертных мук. Я гадал, что все это значит и что должно случиться, но был так утомлен, что шел вперед, будто сомнамбула, и по-настоящему желал лишь вновь заснуть. Наконец мы остановились, достигнув вершины холма, откуда открывался вид на долину Блю-Рок, и я увидел, что стою под сенью рощицы, где часто проводил время. Меня окружало кольцо вооруженных мужчин, и я заметил, что еще двое-трое таскают охапки хвороста; были и другие – они проверяли веревку. Затем толпа всколыхнулась, и кого-то вытолкнули вперед. Руки и ноги мужчины были крепко связаны; и хотя на его челе лежала печать безграничного злодейства, я его пожалел, ибо выражение лица и изгиб рта пленника выдавали страшные муки. Я его узнал; он был среди тех, кто собрался вокруг Смита в Черной Бездне. В один миг его развязали и раздели догола, оттащили под дерево и накинули на шею петлю, чей свободный конец обвивался вокруг ствола. Кто-то отдал приказ хриплым голосом; раздался топот, веревка натянулась; и я узрел перед собой почерневшее лицо, конвульсии и постыдную агонию. Шестерых мужчин – всех я видел в каньоне прошлой ночью – одного за другим повесили у меня на глазах, а трупы швырнули на землю как попало. Наступило затишье, и мужчина, который совсем недавно меня разбудил, подошел ко мне.

– Ваша очередь, мистер, – сказал он. – Даем пять минут, чтобы подвести жизненный итог, а когда это время истечет, клянусь Господом, мы сожжем вас заживо вон у того дерева.

В тот момент я очнулся, все понял. Из груди моей вырвался крик.

– Почему, что я такого сделал? Почему вы так со мной поступаете? Я безобидный человек, я никому из вас не причинил зла!

Я спрятал лицо в ладонях; положение мое казалось плачевным, меня ждала чудовищная погибель.

– Что я натворил? – продолжил я кричать. – Вы наверняка обознались! Вы меня толком не знаете!

– Ты сам дьявол, и сердце у тебя черное, – заявил мужчина рядом со мной. – Мы узнали тебя достаточно хорошо. В радиусе тридцати миль от этого места нет ни одного человека, который не пожелал бы Джеку Смиту гореть в аду.

– Меня зовут не Смит, – сказал я с проблеском надежды. – Меня зовут Уилкинс. Я был секретарем мистера Смита, но ничего о нем не знал.

– Только послушайте этого гнусного лжеца! – прозвучало в ответ. – Провалиться мне на месте, если ты секретарь! Осмелюсь сказать, ты был достаточно умен, чтобы действовать ночью и прятать физиономию под покровом тьмы, но мы все равно тебя выследили. Время вышло. Нам пора.

Меня подтащили к дереву и привязали цепями; я увидел наваленный вокруг хворост и зажмурился. Ощутил, как меня окатили какой-то жидкостью с ног до головы, снова открыл глаза и увидел, что незнакомая женщина смотрит с ухмылкой. Она только что вылила большую канистру керосина на меня и на хворост. Кто-то крикнул: «Поджигайте!» – и я лишился чувств, больше ничего не помню. Придя в себя, осознал, что лежу на кровати в пустой, неуютной комнате. Доктор держал у моего носа нюхательную соль, а рядом стоял джентльмен – как мне сообщили впоследствии, шериф.

– Послушайте, мистер, – обратился он ко мне, – вы разминулись с костлявой. Парни уже собирались поджигать костер, когда я подошел со своим отрядом, и можете не сомневаться, мы сделали все возможное, чтобы вас оттуда забрать. Прошу заметить, я их не виню; понимаете, они вбили себе в голову, что вы и есть главарь банды «Черная Бездна» – и поначалу никакие мои слова не могли их убедить, что вы не Джек Смит. К счастью, с нами был один местный, по фамилии Эванс – он признался, что видел вас с Джеком Смитом, то есть вы другой человек. Так что мы вас увезли и поместили в камеру, но можете уйти, если пожелаете, как только окончательно придете в себя.

На следующий день я сел в поезд и через три недели был в Лондоне; снова почти без гроша в кармане. Но с того времени мою судьбу словно подменили; у меня повсюду возникли влиятельные друзья; директора банков искали моего общества, а редакторы разве что не бросались обниматься. Оставалось лишь определиться с карьерной стезей, и через некоторое время я решил, что сама природа создала меня для относительно праздной жизни. С легкостью, которая казалась почти нелепой, я получил хорошо оплачиваемую должность, связанную с процветающим политическим клубом. У меня прелестные апартаменты в центральном районе, недалеко от парков, шеф-повар в клубе из кожи вон лезет, когда я там обедаю или ужинаю, и самые редкие вина из погреба всегда в моем распоряжении. И все же с самого возвращения в Лондон не было ни единого дня, когда я чувствовал бы себя в безопасности и испытывал покой; я просыпаюсь с содроганием, ожидая увидеть Смита у кровати, и каждый шаг будто приближает меня к краю обрыва. Смит избежал встречи с Комитетом бдительности[93], и мне всякий раз становится дурно, когда я думаю о том, что он наверняка вернется в Лондон и мы внезапно встретимся лицом к лицу, когда я буду совершенно не готов. Каждое утро, выходя из дома, я озираюсь, ожидая увидеть посреди улицы его ужасный силуэт; замираю на перекрестках с тяжелым сердцем, и меня тошнит от предчувствия, что всего пару шагов – и мы с ним столкнемся; я не смею посещать театры или мюзик-холлы – вдруг по странному стечению обстоятельств он окажется моим соседом? Случалось, меня вопреки желанию вытаскивали на улицу в ночное время, и на тихих площадях я вздрагивал от каждой тени; вереница встреч на многолюдных