Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага - Жоржи Амаду

Её поддерживает Олаво. Подойдя к телу отца, плохо освещенному пламенем свечей, она падает на колени возле кровати и стула, на котором сидит Тереза.

– Ах, папочка!

Несмотря на то, что она твоя дочь, ты, Эмилиано, относился к ней без снисхождения, называя её точным и грубым словом – потаскуха, но винить её не винил, а винил свою кровь и свой род. Ах, лучше бы она родилась мужчиной!

Из груди Апаресиды рвутся рыдания: ах, папочка! Она протягивает руки и касается отца: ты стал груст­ным, не брал меня к себе на колени, не гладил мою голову и не называл меня королевой, как, бывало, раньше, когда ты стерёг мой сон и судьбу. Ах, папочка!

Склонившись к ней, стоит молодой знаток неврозов и комплексов, готовый помочь таблеткой, инъекцией, влюбленным взглядом, пожатием руки, поцелуем. Стоя в углу, Тулио следит за Апаресидой, но не подходит к ней. Нет, он не безразличен к переживаниям жены, но он знает, что в такие минуты ей более полезен врач и любовник, а не муж, знает прекрасно, и ему это даже удобно. А еще лучше, если врач, и любовник, и партнер по танцам – этот убогий тип, воображающий себя неотразимым, – соединены в одном существе. В деликатных делах Тулио Бокателли тонок и деликатен.

И всё же заплаканные глаза Апаресиды ищут поддержки и опоры не у любовника, а у мужа. Ведь если и существует кто-нибудь, способный вести её жизненный корабль и обеспечить ей продолжение праздника жизни, то это он, сын портье дворца графа Фассини в Риме, Тулио Бокателли, и никто другой. Он улыбается Апаресиде: у них один интерес, такой же сильный, как любовь, – прибыль.

В столовой доносится шум голосов, среди них громкий женский:

– Я не войду, пока там эта женщина. Ее присутствие – оскорбление для несчастной Ирис и всех нас.

– Тихо, Марина, не распаляйся… – говорит нерешительный мужской голос.

– Ну, так входи ты, ты же привык к общению с проститутками, а я – нет. Уберите эту женщину, падре!

По всему похоже, это жена Кристована. Муж – пьяница, сама она – заядлая гадалка на картах, преследует любовницу мужа и его побочных детей, приобретая приносящие смерть колдовские предметы, посылая анонимные письма, оскорбляя по телефону, всем этим она живёт, а тут – уличная девка.

Тереза – лицо каменное – встает со стула, склоняется над доктором: «Прощай, Эмилиано». Легко касаясь пальцами его век, она закрывает ему глаза. Проходит мимо родственников усопшего и выходит из спальни. Апа поднимает голову, чтобы увидеть её – любовь отца, о которой столько судачат. Тулио прикусывает губу – хороша!

Теперь в спальне и на постели только тело умершего, труп доктора Эмилиано Гедеса, старого хозяина Кажазейраса, глаза его закрыты. Ах, папочка! – стонет Апаресида. N padrone e fregato, evviva il padrone![41] Тулио Бокателли принимает величественную осанку, теперь он патрон Кажазейраса.

33

Зачем всё это, Тереза?

Дрожащий от стыда и злости, от несдерживаемой страсти и невероятной горечи голос доктора срывается, в нём звучит досада. Досада? Нет, Тереза, отвращение.

Золотистый свет луны освещает старика и девушку, ветерок с реки ласкает их. Эта ночь для нежных слов и любовных клятв. К ним они придут, но только после бесплодной борьбы в пустыне с бурями ненависти и горечи. Трудный путь, Тереза, тяжелое испытание. В мягкой майской ночи, напоенной ароматом жасмина и питанг, идёт непрекращающаяся борьба жизни и смерти за сердце старого рыцаря. Тереза, щит любви, защищает его, исходя кровью вместе с ним. Идиллия пришла к ним, но позже.

А вначале только злость и грусть, которым противостоит обнаженное израненное сердце доктора.

– Знаешь, какое у меня чувство? Точно я полит грязью.

Полит грязью тот, кто всегда был необыкновенно чист. Даже когда прибегал к силе, к попранию законов. Слушать то, что говорил он о семье, тяжко, но он на­зывал вещи своими именами, был жесток в определениях, безутешен, безжалостен. Непреклонен.

– Я вырвал их из своего сердца, Тереза.

Так ли это? Может ли кто-либо, поступив так, продолжать жить? Не опасно ли для жизни вырывать из груди собственное сердце?

– Я трудился, сражался за них, считая себя хозяи­ном, но был рабом. Даже пустое моё сердце бьётся за них. Бьётся против моей воли.

Доктор Эмилиано Гедес, из Гедесов Кажазейраса-до-Норте, глава семьи, свой долг выполнил. Только ли долг? Даже против моей воли моё сердце бьется за них. Может, долг главы семьи или любовь отца и брата, сражаясь с отвращением, возьмет верх? До какого предела, Эмилиано, гордость примешивается к твоему горькому рассказу о страдании и одиночестве? Терезу бросает то в холод, то в жар от всего, что она слышит.

Единственное, на что способны братья, кроме умения проматывать деньги, это составлять руководящие кадры предприятий и Межштатного банка: вечные и бесполезные вице-президенты. Не только плохие, но и ни на что не способные.

Милтон на заводе ведёт себя, как деревенский феодал, покрывающий девчонок, не давая даже себе труда выбрать какую получше, ему годится любая, и всех их он делает беременными. От супруги Ирене, этого мастодонта, поддерживающего свои силы шоколадом и молитвами, у него родился только один сын, которому мать с пеленок уготовила роль священника: в семье Гедесов всегда один ребенок мужского пола предназначался в служители Божии, последним был дядя Жозе Карлос, блестящий латинист, умер девяноста лет от роду, источая святость. Бегемотиха Ирене растила у себя под юбкой будущего падре, далекого от любого возможного греха.

– Так он не стал священником, а стал педерастом. И семья вынуждена была его отправить в Рио, прежде чем Милтон застанет его на месте преступления за свалкой. А застукал его я, Тереза. – Голос зазвучал громко и зло. – Я видел своими собственными глазами, как один из Гедесов сидел верхом… вместо женщины. Потеряв голову, я чуть не убил его кнутом, но тут с крика­ми прибежали Ирис и Ирене и увели его. У меня до сих пор болит рука и подкатывает тошнота, когда я вспоминаю.

Ещё одно чудо природы Эмилиано увидел на своём заводе, это была аппетитная озорная девчонка, которая тут же пошла с ним в гостеприимное убежище Раймундо Аликате. Молчаливая, послушная и спокойно ему отдавшаяся, возможно, из благодарности за внимание хозяина, она оказалась девственницей. Отдыхая, Эмилиано поинтересовался, кто же она и откуда.

– Я ваша племянница, сеньор, дочь доктора Милтона и моей мамы Алвиньи.

Родные дочери Милтона обесчещиваются на улице, а сколько их в этом злачном месте Куйа-Дагуа, в Кажазейрасе-до-Норте, в районе проституток? Его отпрыски везде и всюду: сажают и рубят сахарный тростник, пьют кашасу, не зная, кто они. Дети Кристована знают, что он их отец, и приходят и просят благословения. Зарабатывают гроши в центральном банке и его филиалах, работая портье, мальчишками на побегушках, лифтёрами. И только двое законных получают хорошее жалованье, оба они закончили факультет права, один помощник судьи в «Эксимпортэксе», другой в Межштатном банке, один женатый, другой холостой, но оба ни на что не годные, хотя и хорошо устроенные.

– Однажды, Тереза, я заставил одного писаку проглотить его творчество – длинную статью о семействе Гедесов. Он прямо на улице давился, но глотал и проглотил. Статья, Тереза, была справедливая.

Отчаяние. Тереза прижимается к страдающей груди доктора, подул сырой ветер, темная туча погасила луну на небе.

34

Тереза исчезает в алькове, Марина входит в комнату, где лежит доктор, муж следует за ней.

– Эмилиано, кум, какое несчастье! – Она стоит на коленях у постели и, как плакальщица, стучит себя в грудь и, громко причитая, рыдает: – Ах, Эмилиано, кум.

Кристован смотрит на брата, он еще не отдал отчёта в случившемся, никак не может поверить в смерть, ко­торая здесь, перед его глазами. Хмель точно рукой сняло, разве что еще заплетается язык. Но мыслит четко и перепуган. Он без Эмилиано – сирота. Всю свою жизнь со смерти отца он зависел от брата. Как он будет жить теперь? Кто займёт опустевшее место Эмилиано, возьмет бразды правления? Милтон? У него для этого нет ни знаний, ни энергии. На заводе еще, пожалуй, может. Но в банковских делах, в делах фирм, экспорта, импорта, фрахта и кораблей Милтон ничего не смыслит. Ни он, ни Кристован, ни тем более Жаиро. Этот весь в лошадях, в его руках делу Гедесов придет конец очень скоро. Жаиро – нет. И это хорошо знал Эмилиано.

– Ах, мой кум, бедненький! – Марина выполнила свою обязанность – обязанность близкой родственницы изойти в плаче.

Перед Кристованом проходит Тулио и выходит вон из комнаты. Апа продолжает стоять у ног отца со склонённой головой, её клонит в сон – много выпила.

35

«Разбойник сертана Эмилиано Гедес стал гангстером в городе, и то, что было обычным для Северо-Востока Бразилии, расцвело пороком на городском асфальте, всё величие Гедесов Кажазейраса заключится развратом», – писал газетный писака Аролдо Пера в неудобоваримом пасквиле. Над этой фразой не раз и подолгу раздумывал Эмилиано Гедес.