Третья истина - Лина ТриЭС

Там, на станции, когда внезапно в вагон вошли военные и приказали всем выходить — транспорт нужен для переброски частей армии, — от неожиданности она, признаться, немного растерялась. А когда выяснилось, что следующий поезд пойдет, может, через день, а, может, и через неделю, как объяснил Виконту замотанный начальник станции, она совсем приуныла. Но Виконт отнесся к этому сообщению с юмором и впал, вопреки ожиданиям, в прекрасное настроение, посвящая Сашу в свои планы. Неважно, что они, отклонились от прямого маршрута. Надо дойти пешком до ближайшего городка, переночевать и нанять лошадей до такой станции, где можно будет продолжить путь поездом. В его устах эта многоступенчатая программа превращалась в прекрасное приключение, будто даже желанное и, во всяком случае, — смешное…

Темная точка, замаячившая вдали, постепенно приближалась, принимая очертания человеческой фигуры. Саша на всякий случай взяла Виконта за рукав полушубка.

— Огоньку не найдется? — произнесла фигура, словно не удивившись поздней встрече. Виконт в ответ осветил усатое отечное лицо прохожего, подавая зажженную спичку.

Тот закурил, выпустив сразу целое облако дыма, довольно хмыкнул:

— Зажиточные, однако! Нынче спички — на вес золота. Может, и выпить есть?

— Нет.

— Ну, тогда тебе, брат, Михеева Степана сам Бог послал.

— Что ж, здравствуйте, Степа! Богу я благодарен. Остается узнать, чем при вашем посредстве он собирается украсить мою жизнь.

Саша с упреком посмотрела на Шаховского — что это он разговорился с этим подозрительным типом, который его все равно не поймет? В поезде, если о чем-то и говорили, так это о бандитах.

Михеев Степан, однако, враждебности не проявлял а, наоборот, с удовольствием сообщил:

— Место знаю. Выпивка — на большой, как в прошлой жизни. Хозяйка сторожкая, абы кого не пустит. А со мной… — кого угодно, хоть черта, — видимо, этим определением он давал знать, что Виконт пришелся ему по душе.

— Спасибо! — усмехнулся Шаховской.

— Ты ж, наверное, при деньгах? Да и с кралечкой. Приглашай, что ли.

— Господи, опять! — Виконт вздохнул. — Нет, Степан, не судьба. Иди один. Прощай. — И он стряхнул обнимающую руку со своего плеча.

Степан слегка обиделся и двинул прочь, ворча:

— Ишь, собственник. Пожадничал что ли? Ну и оставайся себе всухомятку…

Через несколько шагов Саша не выдержала:

— Что это он про меня говорил? Неприятно…

Виконт задумчиво разглядывал ушедшую от огорчения в меха Сашу, даже отодвинул немного воротник. Но ответил несоответственно серьезному выражению лица:

— А, ерунда, пьяные бредни!

— А вы с ним в разговоры пустились! С таким гадким!

— Ну, виноват… Что ж, живописно, — после этих слов он повернулся лицом к поселку и добавил: — патриархально, воистину «Вот моя деревня».

— Тише, Поль, а то она услышит и обидится, наверное, думает про себя, что она — город… А вы так быстро идете, что мы не успеваем приглядеть приветливый домик. Или, знаете, может быть, посидеть ночью на этой скамеечке, смотрите, какая хорошенькая?

— Ты жутко шутишь. Бр-р-р!

Виконт провел ее по улицам, покрутился по переулкам и решительно открыл дверь какого-то дома.

— Входи! — они очутились в сенцах с высокими потолками.

— Это мы тайком забираемся в чужой дом?

— Ну, разумеется, что за вопрос! Сегодня — начало нашей разбойной деятельности. Готова?

— А?

Виконт уверенно постучал и прокомментировал свои действия:

— Самое главное в нашем деле, мобилизовать хозяев, а то разоспались. Ага! Зашевелились, голубчики! — Он издал что-то похожее на кровожадное рычание.

Саша с изумлением взирала на откровенно валяющего дурака Виконта. Но тут к нему вернулась изысканная вежливость:

— Добрый вечер, Лукьян Иванович, простите, что так, не предупредив.

К ним приблизился дрожащий огонек керосиновой лампы, и послышался успокоенный вздох, вслед за чем зазвучал пронзительный тенорок:

— Ба-тень-ка! Да кто мог ожидать в такую пору? Опасно нос высунуть. Неужели в такое время — дела? Недели две назад стреляли совсем рядом!

Глаза за круглыми линзами испуганно сморгнули.

— Обстоятельства сильнее нас, кстати, мы на день, вернее, на ночь.

Откуда-то из недр квартиры раздался женский голос:

— Кто это, почему вы не говорите, папа? Что там такое? Я слышала, какой-то зверский звук за дверью! Разве я не говорила? ваши, так называемые, негоции до добра не доведут! Опасно? Что, пришли? Уже пришли? Какие-то подъехали, да? И не просите выйти. Сами расхлебывайте. Если конец, — дайте знать, таз уроните, папа! Будьте же человеком! Я вас столько выручала и деньгами, и всяко. Помните, я давеча платила за вас? Загремите же чем-нибудь!

Интересно, о чем думала эта женщина с удивительным в такой момент капризно-самодовольным голосом, не переставая выкладывать новые сведения и высказывать упреки? Неужели грабители стали бы дожидаться конца ее речи или позволили ронять тазы?

— Нет причин беспокоиться, Раиса… м-м… Лукьяновна. Звериный рык — плод вашей слуховой галлюцинации. Это всего-навсего я, Шаховской.

— Камень с сердца! Дайте перекреститься. Я же православленная! Папа, подайте одежду, не могу я выйти в неглиже. Время ужасное: стреляют, всех хватают. Народ занимается какими-то глупостями. Особенно сейчас опасно привлекательным женщинам. По улицам идешь — комплименты вслух от всех дедов, которыми давно пора заселить кладбище. Довольно низкого пошиба и чреваты дурными последствиями, представляете, самочувствие молодой честной интересной особы, Павел Андреевич?

— Откуда бы мне? — пробормотал Виконт.

— Папа, заберите рубашку… — из какой-то двери, похоже, что в кладовую, протянулась плотная рука, держащая в цепких пальцах тряпичный комок в цветочек.

Виконт посмотрел на него и без приглашения прошел в другую комнату. Вслед за ним из предполагаемой кладовой появилась женщина среднего роста и возраста, с головой, всаженной в плечи чуть больше, чем следовало, одетая в пышное платье с рукавами буфф и с крупными розами, пришитыми к вороту. Это платье, дополненное огромной синей шалью, делало ее фигуру еще более коренастой, чем она, по-видимому, была. Сразу оттеснив на задний план своего папашу, который, вытянув губы трубочкой, собрался не то пошутить, не то посвистеть, она продолжала монолог, начатый в кладовой, убедительно заглядывая Виконту в глаза:

— Несмотря на свою затянувшуюся невинность, я понимаю, откуда ноги растут, и немедленно распознаю непристойные предложения. Естественно, Павел Андреевич, с их авторами я жестока. Но я безумно рискую при этом, правда? Чувствовать, что ваше присутствие избавит меня от предложений подобного типа, такое облегчение!

— Со своей стороны я вам твердо гарантирую их отсутствие, — с готовностью заверил ее Виконт.

Женщина зарделась, отчего у нее на шее ясно обозначился назревший фурункул, горячо поблагодарила: «Спасибо, это так по-мужски!», потом наморщила лоб, соображая что-то:

— Вот эти ваши шутки, — ведь вы сейчас пошутили, правда? — и заставили меня, чистую девушку, тогда представить… А вы, папа еще упрекали, что я вознеслась мыслями… Девичество — такая тонкая категория! Оно заставляет верить в лучшее жизнеустройство. Оно делает уязвимой даже такой камень и железо, как я, вы помните, мое падение?

Саша, разомлевшая в теплом помещении, не слишком следила за ходом беседы, хотя то, что до нее долетало, представлялось довольно странным. Тут женщина зацепилась за нее взглядом и перебила сама себя:

— Да вы не один! Станьте-ка к свету, голубушка! Раздевайтесь, раздевайтесь, снимайте шубку! Роскошь, какая. Погодите, я примерю, прикину просто… Не лезет… Как странно! Все же, кто ваша спутница? Девушка? Ребенок? Что это за особа, Павел Андреевич?

— Это? М-м-м… Это Саша. Раиса Лукьяновна, угловая ваша свободна? И та, с балконом?

— Родня вам? А я считала, что вы одинокий. Иначе бы я никогда… Я так наивна, просто обхохочешься! Для нее снять хотите, естественно? Можете оставить ее здесь, сколько нужно. Месяц, два? Плата — помесячно. Девочка, почти взрослая, должна вас стеснять в дороге, правда?

Саша насторожилась и вопросительно посмотрела на Виконта. Тот перехватил ее взгляд и с утрированной озабоченностью проговорил:

— Должна? Вы зря ей это сказали! До сих пор она была ко мне снисходительна. Ругала… — он помедлил, — изредка. Многое прощала. А теперь, я просто боюсь думать, что она со мной будет вытворять, чтоб стеснить, как ей, оказывается, предписано!

Саша с облегчением рассмеялась:

— Я буду халатно относиться к этому предписанию! Обещаю!

Женщина непонимающе поглядела на них и протянула: «безумно смешно!», поджала губы и опять приступила с жадными расспросами, теперь уже непосредственно к Саше: