Избранное - Андрей Гуляшки

над рукописью об античных мозаиках. У него просто-напросто душа не лежала к таким занятиям. Он считал, что было бы неуважением к любому серьезному делу, если заниматься им лишь для того, чтобы убить время, спастись от вынужденного безделья. Но тут он вспомнил, что у него есть кинокамера. Чудесно! Затем Аввакум достал сборники задач по высшей математике, в борьбе с одиночеством и бездействием эти сборники были для него самым испытанным спасительным средством. Разыскал этюдник — он давно не рисовал по памяти. А что, если взяться за изучение своих соседей по улице, не обращаясь к досье и не занимаясь слежкой? Даже не посещая квартальных собраний — это ему тоже было запрещено. Как много, оказывается, есть способов развлечься! А ему уже стало казаться, что он забрел в трясину слишком далеко, она засосала его до самых плеч и выбраться на твердую почву теперь совершенно невозможно.

Дела Аввакума пошли на лад. Вначале казалось, что болезненное состояние не прошло — температура оставалась все еще высокой. Так подчас бывает. Человек с головой ушел в какую-то работу, он очень возбужден, а ему все кажется, что он ничего не делает, что все это лишь сон. Нечто подобное происходило и с Аввакумом при его первой попытке выйти из тягостного душевного состояния.

Но постепенно съемка из простого развлечения превратилась для него в увлекательное занятие. Проявление пленки, просмотр отснятых кадров с помощью проектора на стене, заменяющей экран. Перед ним была действительность, пусть хаотическая. А когда в хаос происходящего стала вторгаться его мысль, когда она, устраняя случайное, пробовала найти связь между отдельными заснятыми эпизодами, хаос превратился в реальный мир.

Так по крайней мере ему хотелось.

Как-то раз, решая дифференциальное уравнение, Аввакум долго бился над тем, чтобы найти выражение векторного пространства, однако ответ не получался. Не пространство, а какие-то джунгли абстракций, не поддающиеся численному определению. И вдруг в силу неизвестно какого ассоциативного процесса в джунглях появился фасад какого-то здания, а затем векторное пространство заполнила небольшая белая вилла под веселой красной черепицей. В верхнем этаже вместо окна оказалась витрина, а за стеклом торчала голова старика, напоминавшая голову воскового манекена. Манекен сидел, облокотившись о стол, на плечи его был накинут коричневый халат, а поверх халата — желтоватый шерстяной шарф. Цвет шарфа был схож с цветом лица, но казался сочнее.

На входной двери была прибита латунная табличка, где темнели выгравированные буквы:

Профессор Найден Найденов, доктор физико-математических наук

Судя по наклонному каллиграфическому шрифту и по завитушкам у заглавных букв, напоминающим облака или женские локоны, надпись была сделана лет двадцать-тридцать назад.

Вилла стояла в самом конце улицы Настурции, примерно в пятистах метрах от дома, где жил Аввакум. Тут, у сосновой рощи, был небольшой холмистый пустырь, который пересекало шоссе, ведущее к разбросанным у подножия Витоши селам. Над этим диковатым местом гуляли ветры. Ночью, когда вдали мерцали городские фонари, темнота здесь казалась более густой и непроницаемой, а зимой в этом месте наметало столько снегу, что люди проваливались в него по пояс.

Об этом стоящем на отшибе доме и вспомнил Аввакум: его хозяин — доктор физико-математических наук, он наверняка подскажет ему кратчайший путь решения этого головоломного уравнения. Была ли тут виной его собственная рассеянность или же действительно задача оказалась слишком крепким орешком, но, так или иначе, векторное пространство по-прежнему было окутано для Аввакума непроницаемой мглой.

Что и говорить, случай для Аввакума необычный. Он достаточно глубоко знал предмет, чтобы просто капитулировать перед каким-то дифференциальным уравнением, пусть даже сложным и трудным, — в его тетради были решения задач куда более сложных, чем эта.

Когда же его мысли стали все чаще отскакивать от задачи, убегать в направлении виллы, стоящей на отшибе, и кружить возле человека с восковым лицом и желтоватым шарфом на плечах, Аввакум оттолкнул тетрадь и, потирая с довольным видом руки, встал из-за стола: все-таки это чертово уравнение навело его на мысль… Векторное пространство окутано мглой? Тем лучше!.. После того как он вторично нажал на кнопку звонка, дверь медленно отворилась и на пороге показалась огромная, тучная фигура, заполнившая собой весь дверной проем. На голове у толстяка был поварской колпак. Одет он был в вылинявший сине-зеленый мундир неизвестной национальной принадлежности, поверх которого был натянут белый халат, заляпанный спереди жирными пятнами. Из-под расстегнутого мундира выглядывали синяя матросская тельняшка и седые космы, кудрявые, как руно у племенных баранов.

— Мне бы хотелось поговорить с профессором, — сказал Аввакум.

Быстрый взгляд Аввакума, которым он окинул толстяка, сразу приметил его широкие, как лопаты, и тяжелые, словно кузнечный молот, руки. Толстяк бесцеремонно разглядывал посетителя своими круглыми выпученными глазами и ничуть не торопился.

— Мне надо поговорить с профессором, — повторил Аввакум и, глядя на него, подумал: «В прошлом волокита и скандалист, а теперь чревоугодник и пройдоха».

Аввакум повертел перед носом толстяка своей визитной карточкой, затем сунул ее в кармашек его замызганного халата и без особого усилия заставил человека посторониться. Едва заметного, но достаточно решительного движения руки Аввакума оказалось вполне достаточно для того, чтобы эта туша на целый шаг отодвинулась в сторону.

Неожиданно мясистая физиономия повара расползлась в угодливой улыбке. Он хихикнул, как будто его пощекотали, сдвинул на затылок свой белый колпак и широким жестом указал на лестницу, ведущую на второй этаж.

— Вот здесь вы можете оставить свой макинтош, — проговорил он, кивнув в сторону вешалки. — А вот табурет, посидите, я пойду предупрежу профессора, что к нему пришли. — Растягивая рот в улыбке и кивая головой, он попятился к лестнице.

Чрезмерная любезность повара, его угодничество произвели на Аввакума отталкивающее впечатление: такому догу не подобает вилять хвостом, как колченогой дворняжке.

В просторной прихожей, кроме вешалки и табурета, никакой другой мебели не было. Но цветной мозаичный пол, винтовая лестница красного дерева и лепные карнизы у потолка были на редкость хороши. И если б не запах кислой капусты, идущий из кухни, можно было подумать, что это вполне аристократичный дом и его хозяева не лишены вкуса. Поэтому запах кислой капусты и огромная туша повара в грязном халате казались