Причина времени - Аксенов Геннадий Петрович

Увеличение мощности древних слоев есть уменьшение дифференциации ЖВ биосферы, теоретическое соображение о котором выражено в главе 14. Если мы мысленно начнем убирать из экологической системы биосферы человека, высших животных, позвоночных, цветковые растения и т.п. известных больших организмов, то их место не останется пусто, а будет заниматься низшими животными и растениями вплоть до бактерий. В таком мысленном процессе мощность каждого остающегося сообщества организмов будет возрастать, потому что количество жизни в соответствие с первым биогеохимическим принципом Вернадского останется неизменным. Не это ли наблюдается при движении назад по геологическим периодам, когда продуктивность работы оставшейся биоты возрастает?

Когда Вернадский написал в своей “Биосфере” о том, что бактерии являются самой мощным отрядом ЖВ, то есть опережающим все остальные организмы по своей геохимической продуктивности, это были не образные слова. Когда мы смотрим на развитие жизни привычным школьным взглядом, у нас создается впечатление, что сегодняшнее буйство и гигантское разнообразие жизни с углублением в геологическое прошлое уменьшается. Видов становится меньше, в соответствии с популярным “древом жизни” они как бы усыхают. (Чего только стоит расхожий образ о выходе убогого земноводного существа из моря на сушу!). Следовательно, делаем мы вывод, экологическое воздействие жизни на окружающую среду тоже уменьшается и наконец наступает такой момент, когда мы застаем почти безжизненную планету с какой-то химической эволюцией в “первобытном бульоне”, видим первоначальный рассвет жизни. Однако откуда же взяться пресловутому бульону, если его некому приготовить?

Оказалось, все “верно до наоборот”. С углублением в геологическое прошлое мощность жизни не уменьшается. Но если даже не принимать во внимание экологическую роль ЖВ, которая не каждому понятна, а только морфологическое развитие организмов, то представления о развитых, высокоразвитых и т.п. организмах тоже оказывается устарелым. Все это рудименты религиозного сознания и внушения о развитии от простого к сложному в лоне материалистической парадигмы. Разве менее сложно по своему поведению, по разнообразию питания и по своей могущественной продуктивности сообщество микроорганизмов, нежели любое животное?

Уровень сложности всех без исключения организмов достаточен, чтобы обеспечить функционирования жизни как системы. У нее есть базовый, общий и никогда не проходящий, не снижающийся уровень сложности. Поэтому и Ламарк и Вернадский обнаружили в своем “списке противоположностей” живого и неживого пропасть по пути от неживого к живому, непроходимый барьер. И если стоит говорить об эволюции, то нужно специально оговаривать выбор критериев, поскольку увеличение одного признака ведет к уменьшению другого.

Мощность бактериальной литотрофной биосферы заставляет с вниманием отнестись к идеям о физическом росте шара планеты в геологическом прошлом, например, к идеям австралийского геолога У. Кэри. (45). Если кто-то и способен на прирост массы, на переработку поступающей из космоса “сырой массы” вещества и энергии, то только микроорганизмы, которые как раз и структурировали вещество древней (или ранней?) Земли. В свете могущества микробиоты и в рамках модели расширяющейся Земли возможно объяснение замедление ее роста, поскольку геологи сталкиваются со стабильной планетой за разведанное геологическое время. Возможно, взрывная дифференциация форм жизни на Земле и одновременное обеднение минерального и органического питания приводит к замедлению и остановке роста планеты. Если к ней как к целому можно применить понятие живого организма, то применима и теория обратного соотношения дифференциации и роста животных, которая хорошо разработана биологом И.И. Шмальгаузеном. (Шмальгаузен, 1935, 1940). Повышение разнообразия видов ведет к замедлению роста общего тела.

Но суть даже не в этих внешних признаках могущества жизни, а в том, что развивавшаяся после Вернадского наука, идя самостоятельным путем, пришла в ту же точку, в которой он уже побывал. Естественные науки, по сути дела, переоткрыли биосферу заново. Та жизнь, которую “проходят” в учебниках биологии, все ее богатство оказалось ничтожным по сравнению с бактериальной жизнью и по времени существования, и по результатам жизнедеятельности, и по разнообразию экологического контроля ЖВ над неживой частью биосферы. Фундаментальная биосфера – хемолитотрофная биосфера – обладает изумительной, в сущности, даже абсолютной гибкостью взаимодействий, поскольку все возможные логически пространства могут быть задействованы. Эта скорость управления веществом есть лишь отражение скорости размножения – бега биологического времени-пространства.

Фундаментальная роль бактериальной биосферы доказывается и длением ее. Только 0,7 миллиарда лет оказалось отпущено на ту биологическую эволюцию, которая совсем еще недавно считалась основным содержанием геологической истории. Но это время – чуть больше фанерозоя, как выяснилось, – занимает только небольшую, даже по явным следам жизни 1/7 часть, длительности выясненного на сегодня существования биосферы на Земле. Но развивавшиеся около 600 миллионов лет высшие биологические виды – не следствие и не порождение микроскопической жизни. У них только общее минеральное тело. Между этими двумя мирами пока не обнаружено признанных переходов или мостиков, по которым одно могло бы перейти к другому. Одноклеточные бесконечно и с огромной скоростью делящиеся хемотрофы с разнообразным минеральным питанием не являются поэтому родителями многоклеточных организмов, приобретшими такое качество как смерть, то есть не могли потерять свое главное и единственное свойство – деление клеток.

Морфологически хемотрофные организмы представляют собой клетки без оформленного ядра – прокариоты, тогда как у многоклеточных есть ядро, они называются по этому признаку эукариотами или эвкариотами. Пока не найдено пути от первых ко вторым, да и сами эти поиски ведутся по привычной эволюционной модели “происхождизма”.

Микроскопическая жизнь и не исчезла с развитием на ее экологической, но не морфологической основе многоклеточной жизни. Она по-прежнему составляет фундамент биосферы, ничего не “зная” о живущей над ней в первом этаже многоклеточной, “многорганной” биосфере. Везде, где возможно, она по-прежнему согласно постулату Бейеринка разрабатывает свои экологические ниши. Известно, как трудно избавиться от мощного давления микробов на наших полях, в городах, в животноводстве, повсюду цивилизации приходится ставить против нее химические барьеры. Известно также, как легко и мгновенно возвращается микроскопическая жизнь туда, где ткань животной или растительной биосферы была нарушена по причине геологических или антропогенных катастроф и образовались возможные экологические ниши. В этом месте сразу возникает сообщество микроскопических автотрофов, затягивающих ткань нарушенной биосферы. Хемотрофы первыми возникают в вулканических извержениях, образуя сопряженные системы “вулканы - бактерии”, где нет по сути дела “первичной” минеральной действительности и “вторичной” биолого-экологической, а есть единая система экологического круговорота вещества с участием микробных сообществ. (Вулканы..., 1991). Вулканы могли бы быть лучшим учебным полигоном для изучения первичной, фундаментальной биосферы, потому что нигде не осуществляется настолько прямо и непосредственно метаболизм хемолитотрофов в их питательном минеральном субстрате, пока еще не “замазанном” многоклеточным “органическим” ЖВ.

Точно также и кажущаяся совсем уж далекой от биологии тектоника, то есть учение о движении больших масс, континентальных плит теперь связывают с захоронением продуктов жизнедеятельности. Подсчет, проведенный недавно географом Н.Ф. Глазовским, показывает, что внесенная массой захороненного биогенного вещества энергия вполне достаточна для объяснения внутренней активности Земли и явлений субдукции. (Глазовский, 1997)

Однако эти факты и гипотезы выходят за рамки данного исследования. Они просто вытекают из основных тезисов Вернадского о всюдности жизни и всегдашности биосферы, которые пока еще вызывают непонимание. Мы поражаемся тому, что для бактерий нет препятствий и запретных мест для жизнедеятельности, и со времен Вернадского примеры находок живых организмов в самых гиблых местах множатся, их находят в ядерных реакторах, на обшивках космических аппаратов, в грязевых вулканах глубоко на дне океана. Споры бактерий могут сохраняться в космосе неопределенно долго, никто не знает сколько. Нет таких химических соединений, включая смертельно ядовитые с нашей точки зрения, которые не могло бы стать питательным для них субстратом, потому что они все изготавливаются биотой.